Франко Праттико - Перчинка

Однако Перчинка подумал про себя, что если так и бывает, то далеко не всегда. Взять хотя бы тех солдат, которые поселились у них в монастыре. Разве можно поверить, что у них в душе есть хоть какие-нибудь человеческие чувства? Они даже и пели-то иначе, не как те люди, которых он знал. Немцы тянули мотив одинаковыми голосами, без чувства, совсем не так, как пели итальянские парни, собиравшиеся летними вечерами где-нибудь перед дверью остерии. Там царила атмосфера веселья и дружбы, то и дело раздавались взрывы смеха, парни дружески подталкивали друг друга. Случалось, что какой-нибудь торговец арбузами, устроившийся по соседству с веселой компанией, давал мальчику бесплатно большой ломоть, а иногда Перчинку даже подзывали к столику и угощали стаканом густого красного вина, которое трактирщик называл вином с Эпомео. [6] Эпомео — потухший вулкан на острове Иския, расположенном в Неаполитанском заливе

А те, что жили наверху, — были совсем другими. Они пили пиво, которого Перчинка никогда в жизни не пробовал и представлял себе чем-то вроде горького лекарства, и хором пели, причем делали это с такой же бездушной аккуратностью, с какой ходили или стреляли. К немцам Перчинка не мог подходить с той же меркой, что и к другим, ну, скажем, к негру из концентрационного лагеря. Негр так широко, так сердечно улыбался ему тогда, что мальчик невольно почувствовал к нему расположение, словно к старшему брату, о котором знаешь, что он радуется и печалится вместе с тобой. Из немцев только белобрысый солдатик без гимнастерки, плясавший на площади Плебисцита в день объявления перемирия, казался Перчинке таким же человеком, как все. Его радовало и огорчало то же, что радовало и огорчало всех остальных людей. Но истуканы, арестовавшие его только за то, что он радовался вместе с народом… Нет, их он не мог назвать людьми! Точно так же он мог без неприязни вспомнить выражение стыда, появившееся на лице солдатика, когда его застали пляшущим в толпе неаполитанцев.

В глубине души Перчинка не мог испытывать к немцам даже ненависти; сталкиваясь с ними, он вообще ничего не чувствовал, кроме желания внутренне отгородиться от них, как от чего-то бесконечно чуждого и далекого, словно они были жителями другой планеты.

Человек, появившийся среди развалин монастыря, оказался седобородым капуцином. Он стремительно прошел по темным переходам подземелья, словно шпион оглядывая все вокруг. После тревожного свиста Перчинки Марио, Сальваторе и калабриец мгновенно скрылись в своем тайничке под монастырской кладовой, которая сейчас была превращена немцами в склад.

Дойдя до большой залы, капуцин остановился и некоторое время стоял неподвижно, оглядываясь по сторонам, очевидно пораженный темнотой и тишиной, царившими в подземелье. Перчинка неслышно подкрался к нему и остановился рядом. На темной лестнице у входа он не узнал его, но теперь благодаря призрачному свету луны, проникавшему в подземелье сквозь щели и трещины в потолке и озарявшему пучки травы, росшей в промежутках между камнями, он разглядел темную рясу и белую бороду монаха.

— Падре!.. — пролепетал пораженный мальчик.

Что нужно здесь этому монаху? За всю свою жизнь Перчинка ни разу не видел среди развалин ни одного из них.

Правда, он несколько раз заходил в жилую часть монастыря, чтобы попросить тарелку супа, но решался появляться там только в том случае, если уж совсем помирал с голоду. Объяснялось это тем, что мальчик отнюдь не питал симпатии к обитателям монастыря, которые, прежде чем налить ему полтарелки холодного супа, норовили напичкать его душеспасительными наставлениями. Кроме того, они никогда не упускали случая за свою щедрость использовать его на побегушках, посылая с поручениями то в один, то в другой монастырь. Поэтому мальчик старался как можно реже попадаться им на глаза, и не удивительно, что сейчас монах не узнал его.

Услышав возглас Перчинки, капуцин повернулся, как на пружинах.

— Кто ты такой? — спросил он.

— Меня, зовут Перчинка, — жалобно протянул мальчик, — я тут сплю, потому что у меня нет дома.

Капуцин не обратил никакого внимания на эту литанию. [7] Литания торжественная церковная служба у католиков. В переносном смысле значит канитель, нескончаемые жалобы.

— Хорошо, хорошо, — пробормотал он. — А теперь скажи, где же все остальные?

— Кто — остальные? — с притворным удивлением спросил мальчик.

— Не прикидывайся дурачком, — строго проговорил монах.

Он все еще тяжело отдувался, но, как видно, больше от пережитого страха, чем от усталости, потому что пройти ему пришлось всего несколько шагов.

— Я не знаю, отец мой, кого вам нужно, — с самым невинным видом пробормотал Перчинка…

— Мне нужны люди, которые здесь скрываются, — сердито ответил монах. Патриоты, вот кто мне нужен.

Это слово родилось всего несколько дней назад, но его уже с гордостью произносили все жители Неаполя, для которых в этом слове слышался отзвук героической эпохи Рисорджименто. [8] Рисорджименто — движение итальянского народа за объединение и национальную независимость Италии, начавшееся в первой половине XIX века и закончившееся в 1870 году образованием единого итальянского государства Патриот — это тот, кто боролся против немцев и фашистов. Защищая свой город против иностранного владычества, неаполитанцы словно впервые за много лет обрели родину.

Однако Перчинка был слишком недоверчив, чтобы сразу растрогаться, услышав это слово.

— Я ничего не знаю… — по своему обыкновению, плаксиво затянул он.

— Нельзя терять ни минуты, — оборвал его монах и, скрестив руки, добавил:

— Дон Доменико…

— Что дон Доменико? — с живостью спросил Перчинка, забыв на минуту о своей роли.

— А то, что он сейчас в немецком штабе, вон там, над нами, — ответил капуцин, подняв палец кверху, — и ведет переговоры с немецким лейтенантом. Он сказал, что здесь, у нас в подземелье, настоящее логово бунтовщиков. Я сам это слышал, потому что комната лейтенанта как раз рядом с моей. Я стоял и молился, но перегородки такие тонкие, что… — Тут монах замялся и, если бы не темнота, Перчинка, наверное, увидел бы, как покраснел старик, произнося эту ложь. — Ну, одним словом, я слышал, и всё тут, — с сердцем закончил он, видимо рассердившись на себя за свою слабость. — Так вот, дон Доменико сообщил, что сегодня сюда то и дело входят какие-то мужчины и мальчишки…

Он сказал правду. Весь вечер ребята без устали сновали между Винченцо, который вел наблюдение, и развалинами, передавая все нужные сведения о силах немцев.