Франко Праттико - Перчинка

Профессор лежал на широкой никелированной кровати. Он еще больше похудел и казался до крайности истощенным. Его бородка совсем побелела и сливалась с белизной простынь. Увидев ребят, он слабо улыбнулся.

— А, это ты! — тихо воскликнул он.

— Здравствуйте, профессор, как вы себя чувствуете? — вежливо сказал Перчинка, подходя вместе с Чиро к постели больного, в то время как донья Мария остановилась на пороге.

— Плохо, сынок, — отозвался старик.

Его голос звучал хрипло, он словно доносился издалека и вот-вот готов был умолкнуть совсем. Зато глаза его сверкали все так же и даже казались еще больше, чем прежде, на осунувшемся лице.

На минуту воцарилось молчание. Профессор заговорил первым.

— Так что же ты хотел сказать о немцах? — спросил он своим скрипучим голосом.

Сам не замечая этого, Перчинка опустился на колени подле кровати старика и горячо заговорил:

— Профессор, мы их выгоняем из Неаполя. А позавчера умер мой друг…

Голос у него оборвался, он не то всхлипнул, не то глубоко вздохнул. Воспоминание о гибели Марио было еще слишком свежо и наполняло сердце мальчика печалью и яростью.

— Но все-таки мы сейчас все воюем; вы это знаете? — с гордостью закончил он.

Взгляд профессора перебегал с одного мальчишечьего лица на другое.

— Я знаю, — пробормотал старик. — Каждый день слышны выстрелы. А сегодня как будто стреляют больше, чем всегда, правда?

— Сегодня мы их выгоним, — с уверенностью проговорил мальчик. — И танков их не побоимся, и пушек тоже. Они обстреливают Неаполь, вы это знаете? На улице Константинополя стояла очередь за, водой, а они как ахнут и всех до единого!..

Профессор болезненно сморщился.

— Ох, боже мой, боже мой! — прошептал он. Женщина, которая все еще стояла на пороге, перекрестилась.

— А друг мой умер недалеко отсюда, около сквера на площади Кавур, продолжал Перчинка. — Они хотели отнять оружие у фашистов…

Профессор не отрываясь смотрел на Перчинку, и мальчику вдруг показалось, что старик уже понял, зачем он пришел к нему сейчас. Однако он решил, что лучше прямо сказать обо всем самому.

— Мы сейчас строим баррикады, — сказал он. — Никакие танки не пройдут! Но вот, понимаете, профессор, у меня и у моего друга нет оружия. Если бы вы нам дали те ружья… а мы, как только выгоним немцев, сразу их отдадим…

Наступила томительная пауза. Перчинка вдруг почувствовал, что в комнате стоит тяжелый, противный запах эфира.

Профессор продолжал молча смотреть на ребят, однако сейчас он, казалось, думал не о них, а совсем о другом. Через минуту он пошевелился и позвал:

— Мария!

Экономка торопливо подошла к его постели.

— Ступай в кабинет, — приказал старик. — Возьми карабины, патронташи и каску.

— Но, профессор… — нерешительно начала женщина.

— Ступай, ступай, — повторил профессор. — Вытащи все это и принеси сюда, ко мне.

Ребята не проронили, ни слова. Они заметили, что, выходя из комнаты, экономка бросила на них укоризненный взгляд. Что же касается профессора, то он как будто совсем забыл о них. Он смотрел на потолок, и его глаза странно блестели, как будто он плакал.

Наконец в дверях снова показалась донья Мария, неся в одной руке тяжелые карабины и длинные патронташу а в другой — продырявленную посредине каску.

— Неси сюда, — сказал профессор. — Положи все на кровать.

Донья Мария повиновалась и положила оружие на одеяло в ногах старика. Тот с трудом приподнялся, сел, облокотившись на подушки, взял в руки каску и с нежностью провел по ней рукой. Потом, повернувшись к ребятам, тихо проговорил;

— Это — моего сына. Его убили в прошлую войну. Он был совсем мальчик, может, чуть постарше вас. Мой единственный сын…

Его голос дрожал от волнения, но уже не казался больше таким хриплым и слабым, как несколько минут назад. Он говорил медленно и все время поглаживал каску рукой.

— Он был в этой каске, когда его убили, — продолжал профессор. — И один из этих карабинов тоже принадлежал ему. Я их получил от министерства, потому что сам служил офицером в том же полку. С тех пор я храню как память эти карабины и его каску… все, что у меня от него осталось.

Перчинка не решился произнести ни слова. За него говорили беспорядочные выстрелы, раздававшиеся на улице. Они слышались через неодинаковые промежутки, то чаще, то реже, но не утихали ни на минуту. Некоторое время профессор, казалось, прислушивался к перестрелке за окном.

— Да, — снова заговорил он, — и вот я часто спрашиваю себя, как же умер мой сын? Умер ли он во имя чего-то или просто потому, что получил повестку из военкомата? Нет, он не был добровольцем, так же как и я… И вот я пережил своего сына. Но если бы он был жив, а я умер тогда вместо него?.. Что бы он делал сейчас?.. Мари! — обратился он к экономке, которая с состраданием смотрела на старика, — как ты думаешь, что бы делал сейчас мой сын?

Женщина не ответила. Перестрелка на улице становилась все громче и напряженнее. Профессор улыбнулся.

— Ну конечно, он был бы там, на улице, среди вас! — воскликнул он. — Вы еще совсем мальчишки, совсем дети… Сколько я воспитал таких, как вы, за свою долгую жизнь… Да… А вам, видимо, так и не пришлось ходить в школу. Так ведь?

Оба мальчика молча кивнули головой.

— А жаль, — продолжал профессор. — Мне бы очень хотелось быть вашим учителем. Кто знает, сколько моих учеников сейчас там, на улицах? Они сражаются, и, наверное, во имя чего-то очень хорошего, это несомненно.

Он помолчал, а когда заговорил снова, голос его звучал сурово и решительно.

— Я не могу выйти на улицу, — сказал он. — Я старый, больной, бесполезный для вас человек. А раз так — идите хоть вы. Берите… хм, да, берите это оружие и…

Но ребята не слушали старого профессора; они бросились к постели и через мгновение уже стояли с карабинами и патронташами в руках.

— Постой, — проговорил профессор, взяв Перчинку за руку. — Подойди ближе.

Перчинка опустился на корточки возле кровати. Профессор дрожащими руками взял каску и надел ее на голову мальчику.

— Ты должен мне обещать, — проговорил старик, — что будешь сражаться в этой каске. А я буду думать, что это мой сын пошел на улицу, чтобы сражаться вместе с вами. Не знаю, понял ли ты меня, но все равно, обещай мне, что будешь на баррикаде в этой каске.

— Конечно, профессор, — пробормотал Перчинка. Каска была слишком велика для него и поминутно сползала мальчику на глаза. Должно быть, он выглядел очень смешно в своих живописных лохмотьях, с тяжелым и непомерно огромным ружьем за плечами. Взглянув на него, профессор улыбнулся.

— Ну, идите, идите, ребята, — пробормотал он.