Джуди Блум - Ты здесь. Бог? Это я, Маргарет

У нас был настоящий распорядитель. Одет он был примерно так же, как миссис Уиллер. Он стоял на сцене и говорил нам, какие делать шаги. Он же ставил музыку. Он топал ногами и прыгал вокруг нас, и я несколько раз замечала, как он промокает лицо красным платком. Мистер Бенедикт все хотел, чтобы мы «почувствовали атмосферу праздника». «Расслабьтесь и начинайте веселиться», — говорил он.

Все три шестых класса должны были перемешаться между собой. Но «Четыре сенсации» держались вместе. Перед каждым новым танцем мы должны были становиться в линию. Девочки с одной стороны, мальчики — с другой. Таким образом каждый получал себе партнера. Только девочек было на четыре больше, чем мальчиков. Поэтому тем, кто оказывался в самом конце, приходилось танцевать с другой оставшейся не у дел девочкой. Слава Богу, нам с Дженни такое выпало только один раз.

Мы старались заранее вычислить, кто должен быть нашим партнером в следующий раз. Например, когда я была в ряду четвертой, я заметила, что у мальчиков четвертым стоит Норман Фишбейн. Тогда я быстренько поменяла место, потому что Норман Фишбейн самый большой нытик в нашем классе. Во всяком случае, один из самых… На Фредди Барнетта я тоже не хотела бы попасть — опять начнет подкалывать, почему у меня не получается выглядеть в свитере, как Лора Дэнкер. А сам, когда танцевал с ней, я заметила, был весь красный и еще больше похож на рака, чем тогда, когда пришел в школу обгоревший после каникул.

Девочки хитрили больше мальчиков, потому что почти все хотели танцевать с Филипом Лероем. Наконец мне повезло. Это получилось так. После того, как все разбились на пары, надо было сделать каре. Моим партнером был Джей Хесслер. Он был очень вежлив и ни разу не наступил мне на ноги. Потом распорядитель сказал поменяться партнерами с теми, кто справа от нас. Справа от меня были как раз Филип Лерой и Нэнси, и Нэнси была в таком отчаянии, что чуть не разревелась прямо перед всеми. Я, конечно, была рада танцевать с Филипом Лероем целый круг, но он оказался одним из наступальщиков на ноги. И когда я танцевала с ним, у меня так страшно потели руки, что мне приходилось вытирать их о мою новую юбку.

В четыре часа нам подали напитки и пирожные, а в четверть пятого все закончилось, и мама приехала за мной на новой машине и отвезла домой. (Отец сдался еще где-то на Хэллоуин [3] Хэллоуин — канун дня Всех Святых, 31 октября. , когда мама объяснила ему, что и пинты молока не может купить из-за того, что у нее нет машины. И что Маргарет, наверное, не сможет ходить в школу в плохую погоду, а плохая погода уже не за горами. Отец тогда сказал, что если мама будет вставать пораньше и подвозить его до вокзала, то машина будет целый день в ее распоряжении, но этот вариант маме не понравился.) Так у нас появился новый шевроле. Зеленый.

Мама спешила попасть домой, потому что там ее ждала недописанная картина. Это был натюрморт, составленный из разных фруктов, который она писала специально ко Дню Благодарения. К Рождеству у мамы набирается целая куча картин, которые она обычно раздаривает. Папа думает, что они пылятся у разных людей по чердакам.

К началу декабря мы уже перестали пользоваться тайными именами. Нэнси сказала, что от них только путаница. Еще мы почти забросили наши списки. Все равно имена в них никогда не менялись. Нэнси еще удавалось как-то разнообразить свой список. Но с ее восемнадцатью именами было легче. Дженни, Гретхен и я всегда ставили первым номером Филиппа Лероя. И никаких перемен не предвиделось. Я только не могла понять: то ли он действительно им нравился, то ли они делали то же, что и я — ставили его первым номером только потому, что он самый симпатичный мальчик в классе. Может быть, они тоже стеснялись написать, кто им нравится на самом деле.

В тот день, когда у Гретхен, наконец, хватило смелости утащить у отца книгу по анатомии, мы собрались у меня дома, закрывшись в моей спальне и подперев дверь стулом. Мы сидели на полу полукругом — перед нами лежала книга Гретхен, открытая на анатомии мужчины.

— Думаете, Филип Лерой, когда он раздет, выглядит так же? — спросила Дженни.

— А ты как думала! — удивилась Нэнси. — Или что он, по-твоему, не мужского пола?

— Все эти кровеносные сосуды и кишки… — состроила гримасу Дженни.

— Ну, это у всех, — заметила Гретхен.

— По-моему, это все отвратительно, — сказала Дженни.

— В таком случае, не советую тебе становиться врачом или медсестрой, — сказала Гретхен. — Они смотрят на это каждый день.

— Переверни страницу, Гретхен, — велела Нэнси.

Следующая страница была посвящена половой системе мужчин.

Мы замолчали и только смотрели в книгу. Наконец Нэнси сказала:

— Все, как у моего брата.

— Откуда ты знаешь, как у твоего брата? — спросила я.

— Он иногда ходит по дому голый, — сказала Нэнси.

— Мой отец тоже иногда ходил голый, — вставила Гретхен. — Но в последнее время перестал.

— Моя тетя прошлым летом ходила на нудистский пляж, — вспомнила Дженни.

— Правда что ли? — не поверила Нэнси.

— Да, целый месяц, — подтвердила Дженни. — И мама потом три недели с ней не разговаривала. Она считала, что это позор. Тетя разошлась с мужем.

— Из-за нудистского пляжа? — спросила я.

— Нет, — сказала Дженни. — Она была разведена еще раньше.

— А что, по-твоему, они там делают? — поинтересовалась Гретхен.

— Просто слоняются голые, вот и все. Тетя говорит, там все очень спокойно. Но я никогда не стану ходить голой — ни перед кем!

— А как же — когда ты выйдешь замуж?

— Даже тогда.

— Подумаешь, скромница!

— И вовсе нет! При чем тут это!

— Когда вырастешь, будешь думать по-другому, — заверила ее Нэнси. — Еще захочешь, чтобы все на тебя смотрели. Как на этих девиц из «Плейбоя».

— Каких еще девиц из «Плейбоя?» — удивилась Дженни.

— Ты что, никогда не держала в руках «Плейбой»?

— Откуда я его возьму? — спросила Дженни.

— У меня отец его получает, — брякнула я.

— Значит, он у тебя есть? — заинтересовалась Нэнси.

— Конечно.

— Тогда принеси!

— Сейчас? — спросила я.

— Ну да.

— Ну, это я не знаю, — замялась я.

— Послушай, Маргарет, — Гретхен смогла взять у своего отца его медицинскую энциклопедию, думаешь, ей было легко? А ты только покажешь — и все.

В общем, я открыла дверь спальни и спустилась вниз по лестнице, пытаясь вспомнить, где я видела последний номер. У мамы я спрашивать не хотела. Не потому, что я считала таким зазорным показывать его подругам. В конце концов, ведь отец получал его… Хотя мне кажется, что в последнее время отец его прячет, потому что я перестала видеть его в газетнице, где он всегда бывал раньше. Наконец я нашла его в ящике отцовского стола. Я подумала, что если мама меня застукает, я скажу, что мы делаем себе альбомы и нам нужны старые журналы, из которых можно что-нибудь вырезать. Но она не застукала.