Александр Панов - Жизнь только начинается

— Так уж сразу и приличнее, — вставила Оля.

Оле казалось, что Иван Сергеевич стал каким-то другим. Это беспокоило секретаря комитета. До сих пор Оля не понимала причины своего беспокойства, а сейчас вдруг поняла: Иван Сергеевич зазнался.

— Я шефствую над Костей, — самодовольно продолжал Иван Сергеевич. Помните, каким он был? А теперь он понял свою цель в жизни. Я ему во всем помогаю, я все свободное время с ним.

— Мелочная опека, — усмехнулся Корнаков.

— Ничего подобного. Товарищеская помощь.

— Где Костя? — спросила Оля.

В пылу разглагольствования Иван Сергеевич забыл, что тот, кого он защищает, на собрание не явился.

— Ярков не пришел на собрание, — строго начала Оля, — уже по одному этому нужно отвести его кандидатуру. По-моему, рано принимать Костю. Он очень непостоянный: то у него все хорошо — учится, старается и дисциплина в порядке, а то вдруг такой номер выкинет, хоть падай от стыда. Для комсомольца никак это недопустимо.

Дверь приоткрылась, и в щель просунулась голова Мити. Он растерянно оглядел комсомольцев.

— Пришел? — нетерпеливо спросил Иван Сергеевич.

— Пришел… — неопределенно протянул Митя. — Он без фуражки пришел.

Иван Сергеевич первым ринулся к двери. Когда комсомольцы вбежали в комнату, там уже собралось много ребят. Слышался смех. Ярков лежал на кровати, закутавшись с головой в одеяло.

— Пришел бледный, как вот эта стенка, — рассказывал Митя. — Я говорю: «Иди, тебя в комсомол принимают», а он как заплачет и… бух в постель.

— Костя, в чем дело? — Иван Сергеевич пытался сдернуть одеяло с головы Яркова. — Где фуражка?

Из-под одеяла вместо ответа послышалось приглушенное рыдание.

— Разнюнился, — с презрением заметил Вася. — Встань да расскажи.

— Где фуражка? Где ремень? — сердито закричал Иван Сергеевич.

— Проиграл…

— А деньги?

— Проиграл…

Иван Сергеевич схватился за голову.

— Мерзавец! — закричал он. — Выгнать! Немедленно выгнать!

— Правильно, выгнать!

— Немедленно выгнать! — негодующе зашумели ребята.

Оля внимательно, с надеждой оглядела комсомольцев, но не нашла поддержки. «Вот тебе и влияние комсомольской организации»… — мысленно набросилась она на Ивана Сергеевича и категорически заявила:

— Исключать из училища мы неправомочны.

— Правомочны! Не заступайся!

Саша Корнаков и Вася решительно стянули одеяло с Кости. Иван Сергеевич, скрестив руки, отвернулся.

— Простите, больше этого никогда не будет… — умолял Ярков, уцепившись за спинку кровати. Он неожиданно вырвался из рук ребят и спрятался за спину Оли. Секретарь развела руки, закрывая собой Костю.

— Давно ли ты, Вася, был таким же? Тебя не выгоняли, с тобой нянчились, — возмущенно заговорила Оля. — Костя виноват. Об этом мы будем говорить особо. Но посмотрим на себя. Какой-то картежник повлиял на нашего воспитанника больше, чем мы, целый коллектив. Почему? Вот об этом надо подумать. А ты, Иван Сергеевич, болтун, размазня, хвальбуша. Ты только что восхищался Ярковым, а теперь — выгнать…

Иван Сергеевич опустил глаза.

— Хвалился: я да мы… мы, комсомольцы, влияние имеем… Где это влияние? — продолжала наступать Оля.

Ребята молчали.

Целую неделю после случая с Костей Иван Сергеевич ни с кем не разговаривал. Он избегал также Оли. «Это я хвальбуша, зазнался?.. — с обидой думал Иван Сергеевич. — Оля просто скептик. Почему я не должен радоваться успехам? Конечно, Костя меня подвел… Как же так? — размышлял он. — Ярков стал хорошим парнем, давно забросил карты, «орлянку». И вдруг слова прежняя история»…

— Как ты мог, меня подвести? — спрашивал он с укором Яркова. — Теперь тебе не видать комсомольского билета, как своих ушей. Понимаешь?

— Понимаю, — уныло соглашался подшефный. — Я хотел Федьку в школу сагитировать… Понимаешь, Ваня, не жалко мне денег. Конечно, жалко, поправился Костя, — подарок бы матери купил. Но главное, Федька ушел с мыслью: вот, мол, я его обманул, обставил… А ведь я в школе учусь, стою на правильном пути и ему должен этот путь указать. А он мне указал: оставил в дураках. Рано, видно, мне других учить.

Как бы то ни было, этот случай стоил дорого как для Кости, так и для Ивана Сергеевича.

Жить в одном коллективе и дуться на товарищей невозможно. Иван Сергеевич решил объясниться с Олей. Секретарь внешне не изменила своего отношения к Ивану Сергеевичу, но они уже не спорили, как прежде, говорили только о деле.

Когда Иван Сергеевич вошел в комсомольскую комнату, сидевший за столиком Юра неловко привстал с места.

— Чего ты? — удивился Иван Сергеевич. — Сиди…

Юра в замешательстве постоял, потом осторожно, словно боясь раздавить стул, сел.

Юрий и раньше бывал в комсомольской комнате, но ни разу не испытывал той робости, которая сейчас овладела им. Почему? От и сам не знал. Он три раза переписал заявление в комсомол, и переписывал не только из-за ошибок, которые он почему-то обязательно делал, но и почерк ему казался хуже, чем раньше, и слова совсем не те ложились на бумагу.

Оля прочла заявление. У Юры на щеках вспыхнул румянец, когда Оля взяла ручку и исправила ошибку. Да, сейчас Юре казалось, что он сидит в какой-то особенной комнате, где решается его судьба.

— У тебя только одна рекомендация… — задумчиво проговорила Оля.

Юра встал, развел руками.

— Корнаков дал. А вот Иван Сергеевич не доверяет мне. — Он умоляюще приложил руки к груди. — Не подведу я тебя, Иван Сергеевич.

— Хватит с меня, — сердито сказал Иван Сергеевич. — За Костю намылили шею, потом еще за тебя отвечай…

— Я дам рекомендацию, — предложила Оля.

— Поверь мне, я тебя никогда-никогда не подведу, — горячо заговорил Юра.

Оля поморщилась.

— Дело не во мне, Юрий, неправильно ты рассуждаешь. Комсомольцев миллионы. Ты никого из них не должен подвести.

— Никогда, никогда не подведу!

Когда Юра, счастливый, выскочил из комнаты, Оля с улыбкой кивнула ему вслед.

— Может быть, окажешь, что ты его исправил? И Костя стал лучше не от того, что ты взял над ним шефство. Коллектив наш стал лучше, дружнее. Коллектив повлиял на таких, как Вася, Костя, Митя. А ты, мне кажется, забываешь иногда о коллективе и якаешь, зазнаешься.

Они помолчали.

— Я тебе сказала об этом, — душевно, тихо продолжала Оля, — ты и надулся. Ну, думаю, пусть подуется и поразмыслит. Нехорошо, когда обижаются на критику.

— Я не обижаюсь.

— Обижаешься, и напрасно.

Иван Сергеевич улыбнулся. Минуту назад он хотел высказать свою обиду прямо, а сейчас обида куда-то уплыла.

— Почему не даешь Юре рекомендации? — спросила Оля. — Кто же будет рекомендовать в комсомол, если мы станем бояться за своих товарищей, не будем им верить?

— Ты права, — согласился Иван Сергеевич. Он протянул Оле руку. — Если я ошибаюсь, говори в глаза. Так мы всегда будем друзьями.