Т.Поликарпова - Две березы на холме

Ах, какое это было счастье - проснуться! Я поняла, что нет немцев, нет гранат, что все это - сон. А я лежу на своем соломенном матрасе под фикусом, лапчатым фикусом тети Ени. Вокруг тишина и мирная темнота, а за окном зима, снег чуть не до крыши. И даже близко нет никаких фашистов. И мало того, что близко нет, - гонят наши их там, на фронте. И гранаты не вырываются из крепких рук бойцов, а все летят во врагов, и враги не шагают, нагло сверкая сапогами, а бегут, закутавшись кто во что, а на ногах у них не сапоги, а соломенные эрзац-боты, как рисуют на карикатурах в газете «Правда».

«А вот если б я, - думала я, пережив счастье пробуждения, - была там, на фронте, и если б все наши девчонки-неумехи были со мной в одном отряде, тогда бы что? Не удержали б мы свою позицию, перебили бы нас фрицы как хотели! И сами пошли бы вперед…»

Кое-как я заснула..Но прежний сон вернулся. Только теперь немцев не было видно. Однако я знала: они где-то здесь. Притаились. И надо их забросать гранатами. Я беру гранату, и снова рука моя бессильна. Но все равно летят какие-то гранаты далеко вперед, свистит воздух надо мной… Значит, кто-то кидает их из-за моей спины?! Я оглядываюсь и вижу, что сзади - то один, то другой - подымаются наши мальчишки: и Костька, и оба Домоседовых, и Нурулла, и все-все! И они здорово - резко и сильно, с плеча - размахиваются, и, со свистом всверливаясь в воздух, граната несется! Летит низко, по-над землей, как учит Силантий Михайлович, вперед, во врага! Жалко только, что я не слышу и не вижу, рвутся ли они там среди ненавистных фрицев…

Потом утром, в подробностях вспоминая сон, никак не могла вспомнить, был ли среди ребят Лешка Никонов. Нет, не видела я его. А ведь он, пожалуй, лучше всех бросал гранату в цель. Наверное, решила я, оттого не увидела его, что он мне и так, в жизни, надоел хуже горькой редьки. Так сказала я себе, хоть стало мне жалко, что не видела я Лешки в таком хорошем сне. Вот какая я мстительная! А он еще босиком по снегу бегал, кричал мне: «Плетнева-а! Гляди, как я могу-у!»

И тут пришло мне в голову соображение: пожалуй, когда я жалею, что мы в классе не дружим с мальчишками, больше, чем о других, думаю я о Никонове. Так я себя подловила. Но в то же время это и понятно. Он больше всех мне и досаждает. И не поймешь его: то, Плетнева, гляди, он подвиг совершает. То, Плетнева, берегись: он все мои учебники исписал своими инициалами «АИН», что значило: Алексей Иванович Никонов. И не углядишь за ним: уж и звонок прозвенит, все за парты сели, и Лешка тоже, но только вытащу я учебник, как - ф-р-р! - ястребом налетает Лешка откуда-то сзади и - р-раз! - его кривляющийся «АИН» красуется на моем учебнике.

Кривые, острые буквы, рвущие бумагу. Рвет бумагу, конечно, перо, которым Лешка ставит свое клеймо, но мне кажется, что это они сами - ехидные, остроугольные буквы. Ну вот как можно дружить с такими иродами?

- Каин ты! - кричу я Лешке после очередного его набега. - Каин, а не АИН, вражина!

А он доволен и хохочет.

- Я тебе все странички изрисую, Плетниха! - глумится он.

Хорошо еще, не липнут ко мне его словечки - «Плетниха», например.

Но вот большая перемена. Дежурные вносят ведро с дымящимся синеватым супом. Звенят миски, глухо постукивают деревянные ложки. Идет по кругу чья-то бутылочка с молоком. Мир на военной тропе индейцев!

Больше всех радуют наши обеды, конечно, директора. Если его урок после большой перемены, он настроен особенно благодушно. Сразу начинает шутить, по своему обыкновению, что-нибудь насчет еды или нашего сытого, довольного вида.

- Да-а, - ехидничает он, - теперь вам разве до русского языка! Подремать бы теперь с часок, а?

И мы охотно его поддерживаем:

- Ой, Мелентий Фомич! Вот бы! - Это Нина Иванова.

- Да на печку б, а, Мелентий Фомич? - ввертывается резкий Лешкин голос.

- Это да-а! Поспать - оно хорошо! А ежели не спится - это не годится, - солидно басит Домоседов, Константинович.

Мелентий Фомич косится на него, морща губы, с таким насмешливым видом, что мы все заерзали, предвкушая очередной «диспут». И Мелентий Фомич начинает:

- Уж ты, Константинович, скажешь, как припечатаешь. И никуда тут не деться. Поди-ка к доске, парень, да напиши, что сказал: «Ежели не спится - это не годится».

- Всегда вы так: как Константиныч, так сразу и к доске, - ворчал Шурка, неспешно выгребаясь из тесной для его солидного полушубка парты; он выкидывал в проход сначала ноги в толстых и высоких, за колено, добротных валенках, а потом в несколько приемов дернувшись сначала одним, потом другим плечом, помогая себе руками, подтягиваясь и натужно отталкиваясь от парты, будто он был там приклеен, оказывался наконец на ногах.

- Полушубок-то надо потолще надеть на себя, - с интересом наблюдая за действиями Константиновича, говорил учитель. - Тогда и вовсе будем тебя домкратом из парты вызволять.

И опять все рады похохотать.

Наконец Александр у доски и, царапая ее мутную поверхность тощим, похожим скорее на камень-известняк мелом, выводит: «Ежели не спиться - это не годиться». И пишет оба глагола с мягким знаком.

- Ну-ну, - говорит одобрительно коварный Мелентий Фомич, и кое-кто из сообразительных учеников уже пофыркивает, догадываясь, как попался Шурка, как подорвется он сейчас на мягких знаках в глаголах.

- А что, Домоседов, - спрашивает Мелентий Фомич, - ты это определенно так думаешь или того… не очень?

- Ну! - четко отвечает Домоседов.

- Что «ну»? «Ну» - определенно или «ну» - неопределенно?

- Определенно!

- Так, так… Плохи твои дела: значит, определенно - сопьешься.

Домоседов таращит глаза, ничего не понимая. И за спиной Мелентия крутит пальцем у виска: дескать, того… А класс уже шумит, как кусты под набегающим вкрадчиво ветром. Но еще не все догадались, и нужен какой-то сигнал, подсказка, тогда догадка станет общей и смеху не миновать.

Сигнал дает Лешка. Ведь ничего не учит, а приметливый!

- Вона-а! - протянул Лешка во весь голос. - И правда фокус! Домоседушко, ты спиться наладился? Смотряй, по миру пойдешь!

Когда мы отсмеялись, Мелентий Фомич, очень довольный, пояснил:

- Вишь, что значит… Мягкий знак, всего знак один, а слово-то вышло совсем другое. И наклепал ученик на себя, чего и в уме-то не держал. Эхма! Думал про «спать», ан вышло про «пить». Вот оно что такое малограмотность… Что это у нас за форма глагола получилась на доске? - обратился он к Шурке.

Тот что-то промычал себе под нос и стал стирать мягкий знак.

- Да ты не стирай! С мягким знаком какая у нас форма? «Пить», «спать», «ехать», «умываться»… Ну?

Класс тянул руки. Шурка молчал.

- Иванова!

- Ставим вопрос к глаголу: «пить» - что делать? Раз можно поставить такой вопрос, значит, это неопределенная форма глагола, - очень счастливая, что знает, ответила Нина.