Владислав Крпивин - Дагги-Тиц

Инки прикинул глазом: не пойти ли туда? Не так уж ему это было надо, но ничего более интересного кругом не виднелось. А рядом, у края тростниковых зарослей, Инки увидел кучу мусора и там, среди ржавых банок и старых шин — обломок железного обруча. Словно кто-то нарочно подбросил мальчишке саблю, чтобы пробиться сквозь пересохшие джунгли.

Дул зябкий ветерок, листья тростника скреблись друг о друга, как жестяные.

Инки взял обломок, сжал. «Сабля» длиною в полметра оказалась не тяжелой. Инки махнул раз, другой. Сначала по воздуху. Взмахи отозвались в нем ритмом, похожим на знакомую мелодию. Вроде той жажды движений, когда он в своей комнате сражался мечом-линейкой с липкими черными лианами. Здешние мертвые стебли с ржавыми листьями тоже были враждебны Инки. Он без жалости врубился в них и с удовольствием ощутил, как ложатся, стелются под ударами его клинка все эти «розен… (р-раз!)… кранцы» и «гильден… (р-раз!)… стерны». Взмах, удар, разворот, выпад, еще разворот — полным кругом!.. Думаете, обступили со всех сторон, значит, взяли в плен?

«Меня можно сломать, но играть на мне нельзя-а…»

Выгнувщись назад, Инки отсек макушку репейника (твердая, но не устояла и она). Ритм боевой игры-танца совсем завладел им, свистело в ушах, звенели все жилки. Р-раз — р-раз!.. Он сделал еще один круговой разворот и услышал за спиной слова — неожиданные, как включившееся в пустой комнате радио:

— Ребята, какая пластика!

Голос был негромкий, но густой. Упругий, как брошенная в спину диванная подушка. Инки, как бы завершая круговой замах-разворот, оглянулся. В проемах каменной беседки стояли несколько человек. Взрослая девица обширных размеров, двое мальчишек чуть постарше Инки и две девчонки его, Инкиного, возраста).

Вляпаться вот так (думаешь, что одинешенек, а на самом деле — на глазах у многих со своей игрой-тайной!) — это было… ну, просто скандал. Вроде тошноты в самолете! От стыда у Инки вскипела злая сила. И обида. Он выпрямился и опустил клинок. Плюнуть и пойти прочь? Или заорать им «чё надо, мотайте отсюда»? Если полезут в драку — пусть! Станет легче…

Не полезли они в драку. Девица густым своим голосом сказала:

— Мальчик, хочешь участвовать в театральном спектакле?

Это… было как еще один удар подушкой, с другой стороны. Инки чуть не уронил «саблю». Какой спектакль? С какой стати? Почему — он? Чего им вообще надо от него, чужого, нездешнего? А может… он хочет?

Прежний Инки — колючий, недоверчивый и к тому же обожженный стыдом, отозвался раньше здравых мыслей и вопросов:

— Идите вы…

Отвернулся, кинул «саблю» и съежено пошел назад, по пробитой в тростниках просеке.

И услышал брошенный в спину тонкий вскрик:

— Инки!

Они шли по Нагорной, обняв друг друга за плечи. Как два мальчишки-приятеля. Так иногда они ходили в Столбах, когда были второклассниками. Тогда, правда, не на глазах у всех, а если гуляли одни. А здесь… Впрочем, взрослая девица и ребята шли позади достаточно далеко — деликатно давали возможность поговорить один на один друзьям, которые нежданно-негаданно встретились больше, чем через год…

— Инки, я писала тебе несколько раз. На школу. Ведь твоего-то адреса я не знала, — говорила Полянка с частым придыханием.

— Ничего я не получал.

— Я на каждом конверте делала надписи: «Передайте Иннокентию Гусеву во второй «А»…

— Никто ни разу не передал. Сволочи…

Полянка пальцем хлопнула его по губам:

— Опять ругаешься! Смотри у меня…

— Больше не буду, — радостно пообещал Инки. Счастье обнимало его. Потому что вот она — Полянка. И прошедшие без нее долгие месяцы не имели никого значения. Не имело значения даже то, что теперь Полянка была выше его на полголовы. Все равно — вот она! Такая же . Разговаривает так же, смеется так же… И так же, как в прежние времена, тронула у его глаза сосудик — в тот момент, когда Инки узнал ее, закусил губу и часто заморгал. Подошла и тронула, сразу…

…— Ты тогда так быстро уехала. Будто совсем пропала…

— Потому что папу перевели сюда приказом, в один день. А мама не хотела оставлять его. Говорила: когда мы близко, тебе будет безопаснее, такая примета…

— А… от какой опасности безопаснее? — в Инки царапнулось беспокойство. За нее, за Полянку.

— Ну, он же сапер, инженер. Его назначили контролировать обстановку после ихтымского взрыва.

— Какого… взрыва? — Инкина тревога выросла в несколько раз.

— Ты разве не слышал? Прошлым летом взорвались Ихтымские военные склады, со старыми снарядами и минами. Грохоту было…

Инки молчал. Может, и слышал какие-то сообщения по радио и телеку, да разве все упомнишь? То и дело всякие взрывы, крушения, лавины, землетрясения, теракты, покушения. Столько, что уже просто отскакивает от памяти…

— Ужасный был взрыв, Инки, — со взрослым вздохом сказала Полянка. — Боеприпасы раскидало далеко по всей округе. Говорят, даже до окраины Брюсова долетели несколько снарядов.

— И взорвались?

— Да нет, просто шлепнулись в болото, они же без взрывателей, — разъяснила Полянка, дочь сапера. — Но все равно ведь пришлось их собирать, обезвреживать. Папа тогда был черный от усталости…

— Но теперь-то все в порядке? — осторожно спросил Инки. Не хотел он, чтобы Полянку грызли тревоги.

Она кивнула синей шапочкой с мохнатым шариком.

— Теперь-то да… Но папу оставили служить здесь, на всякий случай…

Инки хотелось другого разговора, о каких-нибудь простых и привычных делах.

— Ты тут в какой школе?

— В четвертой. На Карламаркса.

— И я! — возликовал Инки.

— Ну, понятно. Она в этом районе одна и есть. Тебя в какой класс записали?

— В четвертый «бэ»… Только я еще не ходил туда.

— Понятно, что не ходил, а то бы там сразу встретились… Жалко…

— Что жалко? — опять встревожился он.

— Что в «бэ». Потому что я в «а»…

Это и правда было жаль. Даже очень.

— А может, меня перепишут к вам? Если попросить?

— Не перепишут. У нас французский язык начали учить, а у вас английский… Ой, Инки! А может, это ничего? За сентябрь-октябрь мы не так уж много прошли, ты догнал бы! А я бы помогла…

Инки привел Полянку к себе. Мать и Егошин оказались дома (вот удача!).

— Ма-а… Это Поля Янкина. Мы в Столбах учились в одном классе. И теперь будем в одной школе…

— Вот и чудесно! — обрадовалась мать (кажется, даже слишком старательно). — Хорошо, когда рядом старые друзья! Здравствуй, Полечка… Жаль, что не могу угостить чаем, надо бежать. Но вы попросите Маргариту Леонтьевну…

— Ага… Только плохо, что мы в разных классах. Попроси, чтобы меня перевели к ней, в четвертый «а»…

— Но, Кешенька! Я и хотела, чтобы ты был в «а», как в прежней школе, но сказали, что там французский язык…