Иван Василенко - Весна

Монахи на клиросе уже третий раз пропели «пантон ке аортон», слова, которые застряли у меня в горле, а я все еще не мог оторвать взгляд от Дэзи. А когда опять запел, то голос у меня так задрожал, что все от умиления закрестились. Я пел, но на Дэзи уже не смотрел: я боялся, что если опять увижу ее, то и совсем лишусь голоса.

Кое-как я дотянул до конца и не ушел, а прямо-таки убежал, так что слово «аминь» пропел уже на ходу. Мне бы выскочить в монастырский двор, а я заглянул в алтарь и там стал смотреть в щелочку на Дэзи. Все уже поднялись с колен. Дэзи, плутовато улыбаясь, тянулась к уху мадам Прохоровой, наверно, хотела ей что-то сказать смешное, а мадам Прохорова хмурилась и отстраняла ее: в церкви ведь разговаривать не полагалось. Сзади ко мне подошел патер Анастасэ, взял за ухо и три раза дернул.

— Не спеси, не спеси, не спеси!.. — сказал он, сдвинув свои и без того сросшиеся брови.

Хорошо, что Дэзи не видела, а то бы я провалился от стыда. Я обозлился, показал патеру кулак и убежал.

Монастырь был совсем пустой: Анастасэ, Дамиан, монахи — все были в церкви. Я переоделся, взвалил на плечо тяжелый молоток, которым Нифонт разбивал в сарае глыбы угля, и пробрался к комнате Анастасэ. Ноги у меня подгибались и, как и в прошлый раз, в висках ужасно стучало, но я решил не отступать, что бы ни случилось.

Я долго не мог нащупать в кармане ключ, а когда наконец вытащил его, то с трудом вставил в замочную скважину — так у меня дрожали руки. Больше всего я боялся, что Мефодий переделал замок и к нему старый ключ не подойдет. Но ключ повернулся легко. Дверь открылась. Подняв над головой молоток, я ринулся прямо к тому месту, где раздавался вчера гулкий звук.

Еще секунда — и я хватил бы изо всех сил молотком по стене. Только в самый последний момент сообразил, что сперва надо оттянуть синюю бархатную материю.

Я опустил на пол молот и ухватился за край полотнища, который еле приметно отходил от стены. Полотнище отошло, и я с удивлением увидел стену не каменную, а деревянную, полированную, с круглой маленькой кнопочкой. Едва я к этой кнопочке прикоснулся, как стена раздвинулась. Открылась внутренность чего-то вроде шкафа, только очень глубокого и большого. В шкафу один на другом стояли деревянные ящики, те самые, которые ночью сгружали Анастаса, Дамиан и Дука. Но не в них же пират Куркумели спрятал свои сокровища! Я поднялся на цыпочки и заглянул в верхний ящик. Там лежали толстые широкие брусья, упакованные в глянцевую бумагу. На бумаге что-то было напечатано латинскими буквами, но что, я разобрать не успел: в церкви в это время затрезвонили.

Испугавшись, что сейчас вернется патер, я поскорей задвинул стену, схватил молот и ушел. Ах, как я был опечален!

Мне захотелось погулять с Илькой и поиграть с ним в городки. Весь день я провел дома, где по мне уже все соскучились, а перед вечером отправился на край города. Подойдя к кузнице, я заметил, что к крыше приставлена лестница: значит, Илька опять прячется за трубой и наблюдает. Конечно, я тоже полез на крышу. Но там Ильки не оказалось. Наверно, он отлучился. Я решил его подождать. Через дыру в крыше выходил кислый теплый чад. «Шик-шик-шик-шик» — неслось из кузницы вместе с газом. «Не Илька ли раздувает мехом горн»? — подумал я и заглянул в дыру. На дворе были сумерки, и в кузнице уже горела лампа. При ее тусклом свете я увидел Тараса Ивановича, Гаврилу и еще нескольких человек. Мех раздувал не Илька, а Гаврила, Тарас же ворочал клещами в курном угле горна красную полосу железа. Около лампы сидел человек с серенькими усами и бороденкой, в очках, в шляпе. Перед ним стояло на полу корытце, до краев наполненное чем-то желтым, похожим на студень. Человек брал из стопы лист бумаги, расстилал его на студне и откладывал в сторону, где уже лежали другие листы. У самой стены, на черном земляном полу, валялись железные штуки, похожие на тот пистолет, из которого стрелял Илька в подсолнечник. Двое мужчин в замасленных синих блузах поднимали их с пола и начищали наждачной бумагой.

Так вот что скрывал от меня Илька! Тут делают пистолеты и печатают листовки вроде той, которую кто-то занес к нам в класс. Кто-то! Теперь ясно, кто: Илька и занес, а то кто ж еще!

Едва я об этом подумал, как в голову пришла и еще одна мысль: за короткое время я одинаково — глядя через дыру, сверху вниз, — узнал две тайны. Но там, в монастыре, мне совсем не было стыдно. Почему же сейчас я чувствовал себя так, будто сделал что-то скверное? Бежать!.. Надо скорее бежать, пока меня не увидел Илька!

Только я это подумал, как сзади кто-то схватил меня за ворот и так потянул, что с моей рубашки посыпались и запрыгали по крыше пуговицы.

— Ты что тут делаешь? Подглядываешь?!! Ах ты провокатор! — услышал я злобный шепот Ильки Не выпуская ворота из рук, он заставил меня слезть на землю и потащил к домику, где я когда-то обедал. — Сейчас мы тебя допросим, поповский подлипала, — сказал он и втолкнул меня в дверь.

От страха я лишился голоса.

Спустя минуту в дом вошли Тарас Иванович и Гаврила. Илька тыкал в меня пальцем и объяснял:

Вот он, поповский наймит. Полез я на крышу, а он поджал хвост и сиди-ит в дырку смотрит. Это его попы подослали, не иначе.

Тут ко мне вернулся голос и я сказал:

— Ты, Илька, дурак!.. Ничего не знаешь, а тащишь. У меня все пуговицы отлетели…

И неожиданно для себя я заплакал. В самом деле, я шел. к Ильке, как к другу, а он — за ворот…

Тарас Иванович усмехнулся в усы и двумя пальцами поднял за подбородок мою голову.

— Ну, а все-таки, зачем ты на крышу залез, а? — спросил он, заглядывая мне в глаза.

— К Ильке, — ответил я. — Мы и раньше за трубой прятались, провокаторов подстерегали.

Илька смутился и заморгал глазами.

— Так то ж вдвоем, а тут ты один залез. Еще скажешь, я и в кузницу позволил тебе заглядывать?

— А что ты увидел в кузнице? — продолжал спрашивать Тарас Иванович.

— Все, — ответил я, не таясь. — И как листовки печатают, и как пистолеты делают.

Тарас Иванович посмотрел на Ильку и покачал укоризненно головой:

— Ах, Илька, Илька!.. Что ж нам теперь делать?

— А ничего! — ответил я. — Пусть мне провокаторы руки-ноги ломают, я все равно смолчу.

Мать Ильки, Кузьминична, все время смотрела на меня своими карими ласковыми глазами молча, а тут и она вмешалась в разговор:

— И смолчит. Он хороший мальчик.

— Хороший-то хороший, а в церкви поет, — раздумчиво сказал Тарас Иванович.

— Ах, вы не знаете! — горячо воскликнул я. — Это ж вовсе не потому!..