Альберт Лиханов - Собрание сочинений в 4-х томах. Том 1

— Перестаньте!

— Перестаньте!

Но толпа только сильней свирепела.

Наконец, длинноносый спрыгнул в яму, которую откопали пленные.

— Ура! — крикнул Гошка, и все мальчишки, которые были тут, поддержали его.

Только Алеша не кричал "ура!". И еще Толик. Алеша взглянул на Толика и увидел, как тот шевелит губами, будто стараясь сбросить с себя свою судорожную гримасу…

Женщины опомнились.

Они перестали бросать комья и, вытирая руки, стали расходиться.

Пленные начали подниматься, поправлять пилотки, стряхивать с шинелей землю. Только длинноносый все еще сидел в яме, закрывшись руками.

— Пошли, — сказал Алеша. Руки у него дрожали.

— Эсэсовец, — уверенно сказал Гошка. — Или офицер.

— Все равно гады, — сказал Алеша и подумал, что вот он и заглянул внутрь этого фашиста.

Толик молча шел впереди, так и не сказав ни слова, и лицо его тоже нельзя было разглядеть.

"Человек, а настоящий зверь, — подумал Алеша о немце. — Зверь сидит в человеке. Вот почему они фашисты".

На углу Толик остановился и обернулся к ним. Лицо его все еще было бледным.

— Нас ведь двести семнадцать человек было, — сказал он, будто оправдываясь. — И пять воспитателей. Целый детдом!..

И пошел, прямой и тощий, такой тощий, что даже сквозь пальто заметно было.

Толик скрылся за углом, а они пошли домой учить уроки, и дело у Алеши все не клеилось, потому что всякий раз, вспоминая того длинноносого фрица, он представлял себе, как этот фашист строчит из автомата в отца. Это было страшно представить. Руки у Алеши дрожали, сердце неровно колотилось, и к горлу подкатывал комок. Он глядел на отцовскую фотографию, и все в нем вздрагивало при мысли, что отца больше нет, нет, нет…

Он успокоился только вечером, когда они с Гошкой пошли на каток и долго гоняли там наперегонки. Когда они возвращались, на улице похолодало, а от них валил пар.

Мальчишки раскапывали сугробы, доставали из глубины чистый снег и глотали его. Эх, если бы еще сахарку, настоящее получилось бы мороженое!

Спешить было некуда, они шли медленно, и их обогнал какой-то военный. Алеша взглянул на него мельком, что-то сказал Гошке, и вдруг его словно стукнуло по голове.

Он остановился, глядя вслед военному, а потом вдруг побежал.

— Куда ты? — крикнул Гошка, но Алеша бежал, догоняя военного и ничего не слыша.

Да, да, чем ближе он подбегал к военному, тем все больше и больше узнавал его. Да, это был отец! Он шагал своей спокойной, уверенной походкой. Будь бы здесь те довоенные доминошники, они бы обязательно обернулись и сказали с удовольствием: "Строевик!" Да, такую походку можно было узнать за сто верст, и фигура у военного была как у отца, и руками он размахивал так же.

Алеша догнал военного и кинулся ему на спину! "Папа! — шептал Алеша. — Папа!" — говорил и целовал отца куда-то в шапку, в висок, в погон.

Военный повернулся к Алеше, и Алеша закрыл глаза, готовый умереть.

Это был не отец.

Алеша все стоял и стоял, а его тормошил за рукав Гошка, и военный все спрашивал: "Что ты, мальчик? Что ты?.."

Алеша открыл глаза и снова увидел незнакомое пожилое лицо военного.

— Простите, — прошептал Алеша, — простите меня, — и обошел военного, уводимый Гошкой.

— Вот дурачок, — приговаривал Гошка, схватив Алешу за рукав. — Вот дурачок…

Они прошли несколько шагов, и Алеша обернулся, все еще не веря себе.

Военный стоял под фонарем и смотрел на Алешу. Тусклая лампочка бросала на его лицо густые тени, военный — только что такой бодрый, четко печатавший шаг, — стоял, опустив плечи, понурившись, словно горько о чем-то думал.

Мальчишки уходили, военный становился все меньше и меньше, пока не скрылся за поворотом, будто вкопанный стоя под фонарем.

— Вот дурачок… — все повторял Гошка, ведя Алешу за рукав. — Вот дурачок!

Алеша послушно шел за ним; руки, и ноги, и все в нем будто налилось железом, тянуло куда-то вниз. Вдруг ему страшно захотелось спать, он зевнул раз, другой и так зевал до самых дверей, а Гошка испуганно глядел на него и спрашивал:

— Ты чо?.. Ты чо?..

Дома Гошка стащил с Алеши пальто и посадил его на кровать. Голова кружилась, стены плыли перед ним, и потолок падал, все время падал сверху.

Гошка что-то сказал и исчез. Алеша сидел на кровати, его покачивало. Захотелось пить. Он встал, добрался до стола и опять увидел отца.

Сначала отец смотрел из деревянной рамки, потом он вдруг вырос, стена и стол исчезли куда-то, и отец сидел на ромашковой лужайке, смотрел, жмурясь, на Алешу и улыбался.

Всю тяжесть будто смахнуло рукой, Алеша шагнул навстречу отцу, но ударился обо что-то и сказал тихо:

— Папа!

Отец улыбался, смотрел на Алешу, но будто не видел его.

— Папа! — позвал Алеша погромче.

— Я слышу! — ответил отец и кивнул Алеше.

Алеша вздохнул. Да, все было наяву, взаправду. И отец был, и ромашковое поле — протяни руку и сорвешь цветок.

— Как же теперь, папа? — спросил, волнуясь, Алеша.

— Ну, ну, выше нос! Ты ведь сын командира! — ответил отец.

— Неужели ты не вернешься?

— Рано или поздно люди умирают, и ничего тут не сделаешь.

— Но ты — очень рано. Ведь ты совсем молодой.

— И молодые умирают, — сказал отец. — А я ведь солдат.

— Ты хочешь, чтобы и я был солдатом? — спросил Алеша.

— Решай сам, — сказал отец. — Может быть, ты и не захочешь стать военным. Но если война…

— Я понимаю, — сказал Алеша.

Он подумал, что они говорят как равные, как если бы говорили двое взрослых. Если бы тут была мама, она бы удивилась, наверное. А может, нет. Просто сидела и слушала бы их.

— Но кем бы ты ни стал, — сказал отец, — будь всегда сыном командира.

— Ты знаешь, тебя наградили орденом Отечественной войны…

Отец улыбнулся.

— Носи его ты. Этот орден передается наследникам. Значит, тебе. И еще запомни… Я крепко любил маму… Я думал о тебе и о ней, когда умирал. Береги ее.

Отец улыбнулся, махнул рукой, словно прощаясь, и что-то сказал, но что — Алеша не расслышал.

Он шагнул к отцу, стараясь догнать его, но опять больно стукнулся обо что-то.

Отец исчез.

Перед Алешей был стол, на столе стояла фотография, а в дверях встревоженно улыбался Гошка.

— Ты куда? — спросил он Алешу. — Тебе чего?

Все в Алеше снова налилось какой-то странной тяжестью, и все стало опять безразлично ему.

Гоша отвел его на кровать, раздел и плотно укутал одеялом. Алешу знобило. Прямо колотило его.

Гошка укрывал его старыми шубами, а Алешу все трясло и трясло.

— Хочешь, — спросил Гошка, и глаза его заблестели. — Хочешь, я тебе почитаю письма моего отца?

Он вытащил из кармана стопку аккуратных треугольников.

— Ты лежи, — сказал Гошка, — и думай, что это тебе твой отец пишет.