Альберт Лиханов - Собрание сочинений в 4-х томах. Том 3

В комнате бабушки Ивановны тошнотворно пахло хлоркой, матрасы на кроватях свернуты кулем, да и сами кровати отчего-то на боку лежали.

Бабушка сидела на стуле, руки между коленок зажала, голова тряслась пуще прежнего — будто хочется ей заплакать, а не может — вот и заставляет себя. Сзади, обняв Ивановну за шею, положив ей голову на плечо, стояла Лиза, и Алексей устыдил себя, что давал себе слово Лизу спасти, всех их вывести из этой войны целыми и невредимыми, а вот поди ж ты — успокоился, не пришел всего несколько дней — и Катя уже в больнице. Да в какой больнице! Сыпняк — дело заразное, не ровен час и девочки с бабушкой заболеют. Горе тебе, Пряхин!

Бабушка поглядела на Алексея, погладила Лизины руки, спросила:

— Неужто конец нам? Где справедливость-то?

Тиф косил семьями, об этом знали все, и у Пряхина от бессилия выступили слезы. Вот увидел он бандитов, не раздумывая в драку ввязался без всякой надежды для себя, потому что там тоже речь шла о бабушке и девчонках. А здесь? С кем здесь драться будешь? Где-то ползает эта вошь, которая укусила Катю. Может, убили ее санитары хлоркой. А может, и нет. Где увидишь ее, как узнаешь?..

— Вся надежда теперь на него! — проговорила бабушка, поднимая глаза кверху, и медленно перекрестилась.

Алексея будто кто-то толкнул.

— А ну-ка, — приказал он. — Собирайтесь!

Из памяти выплыл госпиталь, последние, перед выпиской, дни, когда слонялся он по коридору, выглядывая, тоскуя, в окошки, читал плакаты, развешанные по стенам. Забытое, ненужное вроде бы выплыло с яркостью и силой. При сыпняке обязательно проходят санпропускник, сдают в обработку, прожаривают в специальных шкафах всю одежду, все белье. И сжигают матрас, где лежал больной. Обязательно сжигают.

Придирчиво, внимательно, собрав в комок волю и те небольшие знания, которыми он располагал, Пряхин оглядывал фанерный шкаф, опустевший комод. Ох, как бедно жила бабушка! Все имущество семьи было на девочках и старухе да уместилось еще в небольшой узел — вместе с оконными шторами и тонкими одеяльцами.

Алексей нес его, отмеривая размашистыми шагами пространство до санпропускника, и бабушка с девочками едва поспевали за ним. Он слышал, за спиной Лиза спросила:

— А как это нас прожаривать станут?

— Больно? — хныкнула Маша.

В другой раз он, может, и улыбнулся, а теперь не посмел, чтоб не сглазить. Вовсе не смешные вопросы были у девочек.

Часа два, которые ушли у бабушки и девочек на санобработку, Алексей использовал с отчаянием тонувшего человека.

Сбегал в госпиталь, рассказал тете Груне о своей беде, но охать и утешать себя не дал — велел достать хлорки. Во дворе бабушкиного дома развел костер и швырнул в него сухие ватные матрасы. Вытащил в огонь щелястый фанерный шкаф. Комод он оставил, комод, судя по всему, был единственным воспоминанием бабушки о ее молодости, зато достал ящики и шуровал по дереву раствором хлорки с тщанием прилежнейшей домохозяйки.

Он промыл все стены, пол и даже потолок, не надеясь на старание казенных санитаров, продраил каждую щелочку, каждый уголок, и к возвращению бабушки и девочек комната их походила на голую казарму, нестерпимо разящую нежилым духом.

Алексей радостно улыбнулся, а бабушка села на стул возле дверей и расплакалась. Пряхин удрученно оглядел результаты своей работы. Ну верно, на первый взгляд Мамай по городу прошел. Кровати топорщатся голыми железными сетками, с потолка свисает на проводе тусклая лампочка, без шкафа комната опустела — сарай, да и только! Но это же нужно!

— Барахло, бабушка, дело наживное, — сказал Алексей бодрым голосом.

— А я не о барахле, — ответила Ивановна. — Катю жалко. Вроде как и след ее вымели.

Пряхин опешил, а девочки заплакали тоже. Он потупился, пристыдив себя: в суете этой мысль о Кате как-то отошла. Торопливо он принялся застегивать крючки на шинели. Мотнул сердито головой.

— Рано, рано! — сказал строго бабушке. — Рано плачете!

Выходя, потрепал по голове Машу, повернул к себе за подбородок Лизу. Взглянул в ее вишневые глаза и неожиданно улыбнулся, словно посмотрелся в чистое зеркало. Пообещал:

— Ждите меня! С хорошими вестями!

Но хороших вестей не получилось. В больнице, где лежали тифозные, сведений о больных не давали, а а маленькой проходной висел лист, куда заносили только умерших. Алексея такое правило ударило Трясясь, моля всех святых о пощаде, он прочитал чужие фамилии, вышел из проходной, успокаивая прерывистое дыхание и дрожащие руки. Что ж получалось? Или человек жив, или умер? Никакой середины? Никаких сведений?

Что же? Выходило, вот тогда Алексей видел Катю в последний раз. Она идет с чубатым пареньком, ест ватрушку, улыбается, говорит о чем-то с ухажером, а тот косит глаза в сторону карусели…

Пряхин мотнул головой, отогнал дурную мысль, обернулся озадаченно в проходной — что же делать? Как помочь Кате? Как выцарапать ее из этого барака, страшного не только своим смыслом, но и чернотой его стен, клочком бумаги на стене?..

Из проходной вышел высокий мужчина с саквояжем в руке, похожий на врача или, может, санитара, и Пряхин бросился к нему, схватил за рукав.

— У вас девочка там! Школьница! Катей зовут!

— Отец? — спросил, не останавливаясь, мужчина, блеснул холодными стеклами очков.

— Отец! — не задумываясь, ответил Пряхин.

— Тяжкая у нас больница, — ответил мужчина.

Пряхин рванул его рукав, материя треснула.

— На кон же хрен ты! — крикнул он отчаянно, свирепея, теряя над собой контроль, и прибавил в неистовстве: — Саквояж!

Мужчина коротко рассмеялся, ничуть не смутившись. Пряхин отпустил его, они пошли рядом.

— Научи! — сказал глухо Алексей. — Что сделать?

— Масло, яйца, сметана, — ответил очкастый.

— Ты помнишь ее? Худенькая такая? Сегодня привезли, — добивался Алексей.

— У нас все худенькие, — хмыкнул доктор. — Помню. Пока плохо.

Пряхин остановился. Вот оно. Плохо. А обещал с хорошими новостями вернуться. И масло, яйца, сметану где взять?

— А насчет саквояжа это смешно, — сказал доктор, не улыбнувшись. Алексей поежился от неловкости и побрел к карусели.

На фанерной дверце висел замок. Сердце заныло: значит, опять Анатолий толкал бревно. Он отправился домой к гармонисту. Капитан возник на пороге, обрадовался, потащил к столу. Алексей от еды отказался.

— Зашел предупредить. Я с утра не буду. Пойду кровь сдавать.

Дома он бросил шинель на сундук, прошел к своей постели, вытащил из-под нее мешок, вытряхнул своя богатства на пол. Шарф и портянки — вот и все, что осталось там. Нет, продать или там поменять больше нечего, надеялся до весны дотянуть, да так оно и получалось, если бы не это несчастье, Катина неожиданная болезнь.