Марк Ефетов - Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести

Мама сказала:

— Зачем прячешь в карман? Раз перестал курить, выбрось папиросы совсем.

— Нет, не выброшу. В порту знают же, что я курю, попросят угостить папиросой, что я скажу? Вчера-то курил. Тут в пачке шестнадцать штук. За эти дни, пока раздам папиросы, все узнают, что я не курю. А то может некрасиво получиться.

Да, он целую неделю носил в кармане пачку папирос, пока не раздал все до самой последней. А сам ни разу не закурил. Хотя до этого курил много лет. Столько лет, что даже страшно подумать. Меня ещё на свете не было, а он уже курил.

Я спрашивал отца:

— А тебе трудно было не курить и знать, что папиросы тут, в кармане?

— Трудно.

— Ну, тогда выбросил бы их. Всё-таки легче стало бы.

— А я не думал, что мне будет легко, когда бросал курить. Если ты на что-нибудь решился и будешь надеяться, что будет легко, ничего не осилишь. Надо сразу знать, что будет трудно. Понял?

Нет, я тогда не совсем понял. Потом, когда старше стал, до меня, как говорится, дошло.

Жаль, что вы не знали моего отца и теперь уже не узнаете. Я вот написал сейчас, как отец меня плавать научил, вспомнил его, и сердце будто защемило. Он меня и болеть отучил, когда не надо, то есть когда это не настоящая болезнь, а так только. Расскажу всё, как было. Когда Муська в тот раз, о котором я уже говорил, заболела — кашляла, мама сказала, что это потому, что у нас нет топлива, в комнате холодно и все простужаются. Прошёл день, и я чувствую, что тоже простудился, потому что топлива нет. Муська кашляет, и мне кашлять хочется. Я только разок сделаю так: «кхе-кхе», и смотришь, правда раскашлялся. Это только начать трудно. А потом кашлять совсем просто.

Отец пришёл из порта, спрашивает меня:

— Ты чего раскашлялся?

А я говорю:

— Топлива нет — вот и простужаемся. А завтра у нас письменная по русскому. Диктант, одним словом.

Отец спрашивает:

— Трусишь?

— Что ты, — говорю, — я не боюсь. Ни капельки.

В это время Муся закашлялась, ну и я тоже за ней. Отец подождал, пока тихо стало, и говорит:

— Есть такая болезнь — бронхиальная астма. У разных больных она бывает от разных возбудителей: у одного — от морского воздуха, у другого — от запаха цветов, а у третьего — от кошки.

— Как так — от кошки? — спрашиваю.

— Очень просто: придёт такой астматик в квартиру, где есть кошка, и сразу начинает кашлять и задыхаться — астма.

Я, помню, рассмеялся:

— Здорово! А от запаха мела или там чернил астма не бывает?

— Нет, — говорит отец. — Если что-нибудь бывает от школьных запахов, эта болезнь по-другому называется.

— Как же?

— Лень. А вот астма, та действительно запахов разных боится. Один человек боялся душной комнаты. И вот в гостях он остался ночевать в такой душной комнате. Ночью стал задыхаться — астма. Встал с дивана, начал искать дверь — не нашёл. В темноте стулья опрокинул, заблудился среди перевёрнутой мебели в незнакомой комнате. И стал он ещё больше задыхаться. Что делать? Нащупал стекло в окне. Хотел окно раскрыть — не поддаётся. Тогда — бац! — разбил стекло, глубоко вздохнул и сразу же перестал задыхаться.

— От воздуха? — спросил я.

— Должно быть, — сказал отец. — Он же, человек этот, всегда задыхался в непроветренной комнате. Ну, а утром его разбудил хозяин квартиры и говорит: «Вы перевернули несколько стульев, я думаю, потому, что заблудились в темноте и не могли найти дверь. Но почему вы разбили дверцу моего книжного шкафа?..» Ты меня понял?

Я и этого не понял. Но отец мне объяснил:

— Ничем этот человек не был болен. Просто внушил себе, что задыхается, что у него астма. Ну конечно же, в книжном шкафу какой там чистый воздух! Такой же, как в комнате. А поди ж ты, решил человек, что это окно, что за окном чистый воздух, и сразу же перестал задыхаться. Так и с твоим кашлем. Муся больна — это правда, а тебе только кажется, что ты болен, потому что мама сказала о топливе.

Вот от этих слов я и выздоровел.

Как-то раз я рассказал отцу, что со мной на парте сидит мальчик Женька, который боится тёмной комнаты. Отец сказал, что от этого легко отделаться.

— Как? — спросил я.

— Очень просто. Вот он, этот твой Женя, идёт домой и видит, что в комнате светло — забыли свет погасить.

— Зачем — забыли? Женины папа-мама для него нарочно не гасят. Они богатые — им денег не жалко.

— Ну нарочно свет оставили. Хорошо. Женя, как войдёт, сам пусть сразу же погасит. И пусть в темноте постоит. Постоит-постоит — и привыкнет.

Отец всему так учил. У нас во дворе был знакомый сапожный мастер, о котором я ещё много чего расскажу. Но пока что скажу только, что мастер этот был одно время заикой. Не сильным заикой, а таким, что, когда волнуется, не сразу слово выговорит. Время-то это было знаете какое — гражданская война. Во дворе у нас часто бывали митинги. Там все вопросы решались: сажать ли жильцам нашего дома в садике картошку, рубить ли деревья на дрова, кому отдать квартиру буржуя, который сбежал?.. Много было всяких вопросов на этих митингах и много споров. Только мастер сапожного ремесла Емельян Петрович, хотя и был он человек заслуженный, никогда почти не выступал.

Собрался у нас во дворе митинг.

И, бывало, решат что-нибудь не так, как ему хочется, он и говорит потом отцу:

— Плохо решили. Надо бы мне выступить.

А отец говорит:

— Чего ж не выступил?

— Да я же заика. Стесняюсь. Раньше, на фронте, бывало, когда нужно было, всегда выступал.

— Ты, Емельян, не стесняйся. Говори — и всё тут. Запнёшься — подождут. Говори больше, пока не отвыкнешь заикаться.

Вскоре у нас в городе случилось безвластие. Иностранные войска ушли. Много у нас было всяких иностранных войск, как их теперь называют — интервентов. Интервенты, значит, ушли, а Красная гвардия (так тогда Красную Армию называли) ещё город не заняла. Ну и пошли по городу бандиты хозяйничать. Много тогда было бандитов этих. Вот у нас во дворе митинг и собрался. Как организовать самооборону? Кому дежурить? Какое оружие выставить? В общем, вопросы тогда были военные. По ним Емельян Петрович самый специалист. А было это как раз после разговора отца с этим знаменитым мастером о заикании. Вот на этом митинге дядя Емельян и выступил. Военное дело он знал не хуже своего сапожного мастерства, потому что воевал пять лет — с тысяча девятьсот четырнадцатого года. Выступил, значит, и всё рассказал: как посты расставлять, чем вооружить, кого в командиры, кого связным. Обо всём говорил и, в общем, довольно гладко, почти без запинки. Только в одном месте его перебил жилец Птица. Это у него фамилия такая.

Емельян Петрович сразу же ему: