Марк Ефетов - Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести

— Пошли, — сказал лейтенант, загасив окурок.

Теперь все эти снаряды и бомбы надо было перевезти в безопасное место и взорвать. Но как?

Самое, казалось бы, простое в этот день было самым сложным. Даже специальная автомашина не могла пройти по размытой земле к лесу без риска.

А ведь авария с машиной, в которой снаряды и бомбы, — это почти наверняка взрыв.

Как же преодолеть эти полкилометра ненадёжной разбухшей земли?

Лейтенант Каляга принял решение: перенести снаряды на руках. Осторожно, с большими интервалами двинулись солдаты растянутой цепочкой в сторону леса. И так несколько раз: туда — обратно, туда — обратно. Со стороны глядя, это могло показаться обычной работой грузчиков. Разница была лишь в том, что груз был смертоносным и в любую секунду мог взорваться, похоронив тех, кто его нёс.

Когда перенесли последний снаряд и все миноискатели перестали пищать в наушниках, невдалеке от озера, в лесу, раздались взрывы, как двадцать лет назад. Только в те годы взрывы несли с собой разрушение и смерть, а эти извещали, что смерть обезврежена — побеждена.

В тот день на карьере всё было необычно. Самосвалы подходили, но, остановленные регулировщицей, застывали на дороге. Автомашины подрагивали, от них веяло жаром, сквозь щели капота пробивался сизый дымок. Казалось, шофёры верили и не верили, что произошло нечто необычное, что в карьер спускаться нельзя, что там среди привычных бугорков, ям и отвалов земли происходит что-то таинственное и опасное.

И все люди вокруг котлована разговаривали шёпотом, будто боялись громкими словами сотрясти воздух и вызвать взрыв.

В полдень на карьер пришла Ираида Андреевна с шеренгой учеников. Никто не догадался оповестить школу, что сегодня на карьере не до экскурсий.

Товарищи Кости Сахарова быстро разобрались, что к чему. Они окружили Костю, и со всех сторон посыпались вопросы:

— А ты там был?

— Ты был в самом-самом низу? И видел снаряд?

— Трогал взрыватель?

— Врёшь!

— Только честно.

— Да что вы пристали! — отмахивался Костя, а окружившие его при этом школьники смотрели на него с восхищением. — Честное слово, — говорил Костя, — самое распречестное: был возле самого снаряда, трогал его, окапывал…

— Ой! — закричала какая-то девочка.

— Замолчи — страшно!

Но тут Костя не растерялся и подбавил жару: стал рассказывать, что было и чего не было.

В это время со стороны археологического раскопа к карьеру шёл профессор Бочин. Ираида Андреевна увидела его и пошла навстречу. Она только обернулась и строго сказала:

— Дети, ни шагу к карьеру! Понятно?

Ответили ей хором:

— Понятно! Понятно!

— Мы сами знаем!

И девчачьи голоса:

— Ой, как страшно!

— Как на фронте!

— Надо же…

Борис сидел, не меняя позы, уставившись глазами куда-то вдаль, в одну точку. Он сгорбился, застыл, спину его запорошило пылью, какие-то сухие листья нанесло ему на плечи. Он не стряхивал их, не поворачивался, не двигался. Казалось, он забыл обо всём, что происходит вокруг.

Уже отгрохотали и вернулись эхом первые взрывы. Но сапёры продолжали свою опасную работу. Они проверяли миноискателями чуть ли не каждую щепотку земли, как археологи, просеивающие землю.

Места, к которым Борис так привык, казались ему теперь незнакомыми. У карьера копошились солдаты и лейтенант Каляга, который казался теперь Борису выше и даже шире в плечах. К Борису долетали отрывочные слова его команды и чёткое солдатское: «Есть!»

Потом у карьера появился профессор Бочин. Борис видел, как лейтенант Каляга повёл Владимира Петровича куда-то по другую сторону котлована. Они скрылись за грудой земли, а спустя некоторое время Борис увидел Бочина, взобравшегося на земляной холм.

— Серги-ен-ко! Бо-о-рис! — кричал Владимир Петрович и энергично махал рукой.

Борис вскочил и побежал к карьеру. Солдаты уже сняли флажки ограждения, но земля вокруг была так перекопана, что Борис всё время спотыкался, падал, вскакивал и снова бежал. Он ни о чём не думал, но каким-то внутренним чувством понимал, что его зовут неспроста, что это касается его, Бориса, поисков…

— Вот, — сказал Бочин, показывая на какие-то тряпки и рыжее ржавое железо, которое держал Каляга в вытянутых руках, как на подносе.

Борис потянулся к этим тряпкам, но Владимир Петрович отвёл его руку:

— Трогать нельзя, — рассыплется. Вы не слышали такую фамилию — Убийволк?

— Убийволк? — Борис наморщил лоб. — Убийволк. Странная фамилия. Это наша, украинская… Нет, кажется, не слышал. А что?

— Всё это, — сказал Бочин, — нашли здесь, возле снарядов. Истлевшая гимнастёрка и ржавый автомат. Лейтенант, положите сюда на пенёк. Вот так.

Каляга осторожно опустил крышку от ящика, которую Борис принял за поднос. Теперь Борис разглядел находку получше.

— Там, в гимнастёрке, — сказал лейтенант, — нашли пластмассовый патрончик и в нём свёрнутый листок. Вот профессор прочёл одно только слово «Убийволк», а мы и это прочитать не могли. Там ещё что-то написано…

До чего же длинным показался тот день Борису! Военное командование так и не разрешило начинать вывозку грунта до самых сумерек. А в сумерки какая же работа?

В этот день произошло многое. Борис несколько раз разглядывал этот ржавый автомат и гимнастёрку, потерявшую цвет и форму: то, что это была гимнастёрка солдата, можно было определить только по пуговицам, ведь это были теперь бесцветные обрывки тряпок, рассыпавшихся, когда к ним прикасались.

Записку из патрончика показал Борису профессор Бочин. Владимир Петрович зажал записку между двумя стеклянными пластинками, как это обычно делали археологи со всеми документами, истлевшими от времени. Стеклянные пластинки Бочин всегда носил с собой.

Да, прочитать — и то с трудом — можно было на этой записке одно только слово: «Убийволк».

С первого же мгновения, как сказали о находке и прочитали «Убийволк», в памяти у Бориса будто вдруг вспыхнула лампочка — возникла эта необычная фамилия. Он слышал её. Слышал. Кажется, от матери в связи с отцом… Нет, не вспомнить. Мать многое говорила об отце, часто говорила. Раньше, маленьким, Борис с интересом слушал её рассказы. А потом…

Нет, нет, ничего точно не может вспомнить Борис. Ни одной своей мысли он не мог довести до конца, продолжить и расшифровать.

А Бочин говорил:

— Ну что вы, Сергиенко, насупились? Вот теперь улыбнулись. Так-то лучше.

— Вспомнил! — сказал Борис. — Вспомнил! Я тогда ещё говорил матери: «Боюсь этой фамилии — Убийволк». Значит, батько писал ей о нём. Может, Убийволк служил с ним…

Бочин прервал Бориса: