Гавриил Левинзон - На три сантиметра взрослее

Я иду дальше. Постепенно я перестаю замечать мужчин, стариков и старух, детей: я вижу только девочек. Можно подумать, что в городе только они и живут. И я один среди них — с авоськой. Моя авоська их чем-то привлекает, от авоськи их взгляд прыгает вверх и останавливается на моем лице. Они меня узнают: опять этот с авоськой. Интересно, что он в ней носит? Что? Кур второй категории, диетические яйца, ободранных кроликов, лук репчатый (пятьдесят копеек кило, зимой придется по рублю платить); Юра, купи побольше, вот тебе еще авоська, и Юра стоит в очереди и шныряет глазами, не выбросят ли еще чего-нибудь, — наш район напихан торговыми точками; так я поддерживаю хорошие семейные традиции, я уже до того дошел, что пробую капусту в магазине, я уже специалист по кислой капусте, на рынке женщины предлагают мне пробовать сметану с пальца, но до этого я пока еще не докатился.

На улице, где живет мой названый, я встречаю двух девочек из нашей школы — как назло! Как будто они меня подкарауливают, две насмешницы, довольно хорошенькие. Они рассматривают авоську, переводят взгляд на мое лицо — похоже, сравнивают с авоськой. Кажется, я краснею, начинаю торопиться — спешу! Я придаю глазам выражение: меня, мол, и самого это смешит, но это слабая защита — вслед мне раздается смех.

— Ты поняла, как надо заботиться о питании?

— Милка, пошли домой: мне что-то есть захотелось.

Я прихожу к Нюсе.

Нюся хорошо к нам относится, но она считает, что не все в нашей семье так, как должно быть: мама плохая хозяйка, мы не ценим Улановского, вернее, недостаточно его ценим. Я не знаю, чем она измеряет — достаточно или недостаточно, но мерка у нее какая-то есть, это точно. Иногда Нюсе хочется нас подправить. С мамой она говорить не рискнет — выслушивать приходится мне.

Я вытаскиваю из авоськи два пакета со свиными ножками. Нюся один из них разворачивает.

— Ага, хорошо, — говорит она, — мне на работе говорили, что сегодня выбросили свиные ножки.

Нюся кладет оба пакета в холодильник и начинает нас «подправлять».

— И долго вы будете таскать продукты в мой холодильник? Уже давно пора отремонтировать свой. Все ждете, чтоб Улановский сделал.

Ей нетрудно, говорит она, положить наши продукты в холодильник, хотя я уже два раза наносил убыток — ломал ручку холодильника своими «медвежьими руками». Нюсе невозможно не нанести убытка: гости проливают ей вино на платье, мастер из телеателье приводит телевизор в негодность, вместо того чтобы починить; приходит в дом почти незнакомый человек — и после него царапины на паркете; даже Улановский как-то нанес убыток — сел на коробку с елочными игрушками.

— Пожалуйста, таскайте, — говорит Нюся. — Но зачем вам это? Твои родители зарабатывают вместе триста восемьдесят рублей; если бы мы столько зарабатывали, у нас бы уже были «Жигули».

Это намек на то, что мама плохая хозяйка.

Потом Нюся намекает, что мы с мамой не ценим Улановского: таких, как Улановский, на каждом углу не встретишь; Улановский почти ученый — надо это понимать и ценить. Да и не каждый взял бы в жены женщину с ребенком. Правда, некоторые считают, что Улановскому ни за что бы не видеть такой женщины, как мама, если бы мама не оказалась в трудном положении — с ребенком, больная (туберкулез — это не шутки) да еще морально убитая. И это тоже Улановскому ставят в вину: что он не плюнул на все это, а выходил маму и привел наш дом в порядок. А вот теперь говорят, что Улановский хитрый, воспользовался случаем. Нюсе, конечно же, никогда в голову не приходит, что нужно остерегаться мелких мыслей. Наслушаешься ее — и начинает казаться, что, когда люди женятся, они только и думают о том, как бы надуть друг друга. Я улыбаюсь. Нюся спрашивает, что это у меня за улыбочка на лице; она знает одного человека, который вот так же улыбается, а его взяли и заморозили на ста двадцати рублях. Это Нюся говорит о своем муже, замороженном человеке.

— Ты, конечно, не уйдешь, не повидав брата? — продолжает Нюся «подправлять» меня.

Однажды Нюсе пришло в голову перевести моего названого в одну школу, в один класс со мной: «Вместе вам будет лучше». Я понимаю, Нюся опасалась, что мы станем расходовать теплые родственные чувства на посторонних. С тех пор мы видимся с моим названым шесть раз в неделю, но я иду его «повидать», иначе Нюся может обидеться.

Мой названый делает уроки. Тут же, над его душой, стоит замороженный человек и заглядывает в тетрадь.

— Феликс, что ты тут написал? — ворчит он.

Замороженный человек — это жалкое зрелище. Сверху сосед со ста сорока на сто девяносто рублей прыгнул, еще один сосед побил мировой рекорд: за полгода прыгнул со ста десяти на двести десять, а тут человека на ста двадцати заморозили — и никакой надежды. Он не может ни на минуту об этом забыть: Нюся не даст.

Я заглядываю в тетрадь моего названого — там все не так, но я молчу, а то еще нанесу обиду всему Нюсиному дому: получится, что мой названый совсем уже никудышный, тупой малый — Нюся научила меня правильному обхождению с родственниками.

— Вечером он разберется, — говорит замороженный человек. — Он устал и торопится на свидание с девочкой. Почему бы и тебе не подружиться с кем-нибудь?

Мне становится понятно: то, что у меня нет девочки, — большой непорядок, что-то вроде нашей бесхозяйственности, эх, не умеем мы жить!

— Феликс, ты бы его познакомил.

Я злюсь. Меня подмывает ответить: «С такой же потешной, как у него?» Но я сдерживаюсь. Я в отчаянии. К черту авоську! Теперь мне понятно: как только я избавлюсь от авоськи, у меня сразу появится девочка. Ведь девочка и авоська — это несовместимо!

«Повидав» моего названого, я возвращаюсь в кухню.

— Сегодня выбросили апельсины, — говорит Нюся, — я и для вас взяла. — Она протягивает мне пакет. — А что у тебя в авоське?

Я отвечаю — апельсины для Шуры. У меня появляется надежда, что Нюся засмеется.

— Правильно, — говорит Нюся. — У Шуры маленький ребенок.

«И ради этой комедии я ходил с авоськой и подвергался насмешкам», — говорю я себе, чтоб уверить себя, что больше с авоськой меня ходить не заставят.

Теперь я иду к Шуре. В моей авоське два пакета с апельсинами для Севки. Два? Но может, только один? Я звоню маме и спрашиваю, как быть.

— Оставишь им оба, — говорит мама. — У Шуры маленький ребенок.

Когда мама была замужем за моим отцом, они с Шурой виделись редко, теперь же подружились. Мама любит рассказывать нашим друзьям о том, в каких она хороших отношениях с сестрой своего первого мужа.

Дверь мне открывает Шурин муж. Я еще не рассказал, что это за человек: настоящий член общества взаимопомощи — чинит соседям замки, ремонтирует мотоциклы каким-то незнакомым типам только потому, что мотоцикл нуждается в ремонте; если у вас сломается приемник, он будет умолять вас позволить его починить — и вы уступите. Недавно он защитил диссертацию, и все: мама, Улановский, Нюся — признали, что он молодец. Об этом уже спето много песенок — хорошо, что Шурин муж их не слышал.