Кондратий Урманов - Зимние тропы

И вот — промысел закончен. Остается три дня до Нового года, и всем нам очень хочется попасть домой. Старики об этом не говорят, но мы с Сергунькой только и мечтаем скорее отправиться в путь.

Весь день прошел в сборах: Матвей Северьянович — широкоплечий, коренастый, с коротко остриженной бородой и подрезанными седыми усами — снимал шкурки с последних добытых белок, натягивая их на правилки, вешал у потолка и тихонько что-то напевал; молчаливый Яков Кузьмич, с длинной, рыжей, как лисий хвост, бородой, возился у порога с нартами, гнулся над ними в дугу, потому что избушка была построена без учета его роста, а у Сергуньки, моего светловолосого сверстника, казалось, все пришло в негодность — и пимы прохудились, и ремни на лыжах перетерлись, и полушубок требовал заплат. Он хватался то за одно, то за другое, а дело не двигалось. Мне тоже нужно было кое-что подправить, но на мою долю выпало готовить на дорогу лепешки, варить мясо и кормить собак — им предстояло тянуть нарты со всей нашей добычей.

Уже сумерки заглянули в единственное окошко нашей лесной избушки, когда мы начали укладывать в мешки добытую пушнину. Хотелось зажечь лампу, но мы с Сергунькой не решались и ждали, когда скажут старшие. Наконец с укладкой все было покончено, и Матвей Северьянович, бросив два туго набитых мешка на нары, вздохнул:

— Вот и я готов… можно ужинать — и в путь.

Дядя Яков зажег лампу, присев к столу, удивленно посмотрел на друга:

— На ночь-то глядя? Кто нас гонит? Успеем еще ноги натешить…

— А что теперь день? С гулькин нос. Снег убродный, сколько за день пройдем? — закручивая цигарку, спросил Матвей Северьянович.

— Ничего, дойдем… Дома праздник будем встречать…

Мы с Сергунькой не могли решать этот вопрос и молчали. Несмотря на большое желание скорее попасть домой, нам не хотелось идти в ночь.

За ужином, на этот раз продолжавшемся недолго, Матвей Северьянович еще раз высказал желание отправиться в путь, но дядя Яков наотрез отказался:

— Не выдумывай, это тебе не по дороге идти… Собак зарежем по глубокому снегу и сами взмокнем… У «нодьи» захотелось напоследок поспать?

И Матвей Северьянович сдался:

— Ладно… Днем так днем… Я не против, а только ночку, и может, не одну, придется прихватить в дороге…

— Это другое дело, — согласился дядя Яков, — в дороге как в дороге… Покормите-ка, ребята, собак, им завтра придется крепко поработать…

Мы с Сергунькой бросились выполнять распоряжение дяди Якова, обрадованные тем, что так решился вопрос.

— Матвей Северьяныч двужильный, — сказал мне шепотом Сергунька. — Ему все нипочем — пурга, мороз — лишь бы идти…

— Мы с тобой тоже такие будем, когда столько поохотимся, как Матвей Северьяныч, — сказал я другу.

Четверка наших собак жила, как и мы, дружной семьей. Мой Мальчик был сыном Кучума, принадлежавшего дяде Якову, и Лыски — Матвея Северьяновича, только Буян Сергунькин был посторонним, вывезенным откуда-то с Енисейского севера. Собаки никогда не скандалили и спали все вместе в пристроенных сенях. Там же, у самой крыши, на полке, лежали два медвежьих окорока; Матвею Северьяновичу удалось, с помощью дяди Якова, убить медведя, тушу мы съели, а окорока решили увезти домой.

Покормив собак, мы вернулись в избу; старики уже спали на нарах, подстелив под себя медвежью шкуру.

В эту ночь я спал очень плохо, и она показалась мне бесконечной. Пока занимался промыслом, о доме почти не думал, а вот собрались в дорогу и — пошло-поехало: вспомнил мать, братишек, сестренку, вспомнил товарищей и почему-то подумал, что я стал старше их, возмужал за эти два месяца. Перед утром я крепко уснул, но тут же вскочил от окрика Матвея Северьяновича:

— Вставать пора!..

Все уже были на ногах: я заторопился и, кое-как навернув портянки, сунул ноги в пимы.

— Так дело не пойдет, Митя, — сказал бригадир, — дорога дальняя, натрешь ноги, что мы с тобой будем делать? Переобуйся как следует…

Пришлось согласиться, я еще не бывал в походах и не знал многого, что необходимо промысловику.

На рассвете мы хорошо позавтракали и, увязав все добро на четырех нарточках, тронулись в путь.

В избушке мы оставили немного муки в берестяном туеске, пару тушек белок, горсть соли и коробку спичек.

— Мало ли случаев бывает с нашим братом охотником, — говорил Матвей Северьянович. — Выбьется человек из сил — вот и скажет нам спасибо…

Сразу же от избушки бригадир пошел первым, за ним — дядя Яков. Их широкие лыжи прокладывали путь не только для нас, идущих сзади, но и нарты не грузли, и собаки в упряжках шли легко.

День был безветренный, но морозный. Позади оставалась гряда Буйлюктавских гор с их лысой вершиной, курившейся при свете солнца серебряной изморозью, впереди — нам предстояло пересечь довольно высокий перевал. Я оглянулся на избушку, она уже спряталась за деревьями.

Бригадир прокладывал наш путь через увалы и пади, — он был на десяток километров короче того, каким мы ехали на промысел. Идти в сосняке было легче, чем в ельнике, широкие кроны сосен местами так переплетались, что задерживали весь снег на своих ветвях, и мы шли, как под крышей. По-другому чувствовали мы себя в ельнике. Тут и снег был глубокий, и ветки загораживали путь, и снег попадал за воротник.

Несмотря на ранний час, в лесу уже просыпались постоянные обитатели: где-то звонко стучал дятел по сухому дереву, свистел снегирь, неприятно кричала кедровка, видимо, досадуя, что в этой тайге не растут кедры. Иногда я замечал, как, перелетев с дерева на дерево, сердилась белка, нервно подергивая пушистым хвостом. Она не ушла бы от меня, если бы… Но задерживаться нельзя было ни на минуту. Матвей Северьянович частенько поглядывал на нас и покрикивал:

— Веселей, друзья, скоро поднимемся на перевал…

Сергунька шел последним, и я часто слышал не то досаду, не то восхищение нашим бригадиром:

— Вот двужильный!

Наконец перевал был побежден.

— Передышка! — крикнул Матвей Северьянович так, что с соседней сосны сорвалась белка и, забравшись на другое дерево, задержалась на конце большой ветки. Я быстро сдернул с плеча винтовку и, припав к нартам, выстрелил. Белка вздрогнула, качнула головой вперед, на мгновение зацепилась лапками, но сейчас же оторвалась и дымчатым комочком упала в снег.

— Молодец, Митя, — похвалил меня дядя Яков. — Охотник из тебя получится неплохой, в отца пойдешь… — больше я не слышал, о чем говорили старшие, сорвался и побежал за добычей.

Пуля пробила головку белки выше глаза. Меня всегда радовали меткие выстрелы, и я никогда не спешил стрелять. Постепенно это стало входить в привычку, но до уверенного выстрела мне было еще далеко.

Разглядывая белку, Матвей Северьянович тоже похвалил: