Илья Миксон - Обыкновенный мамонт

Где водятся мамонты? Какие они? Длинные, как жирафы? Громадные, как слоны? Шустрые, как мартышки? Мохнатые, как Рица? Даже узнать не у кого. Мама в больнице за бабушкой ухаживает. В музее спрашивать бесполезно. Если бы Валька знал, где живёт мамонт, давно повыбивал бы у него все зубы…

Серёжка принялся тщательно исследовать двор. Первым делом он осмотрел ящики для отбросов и мусора. Приходилось вытягиваться на носках и приподнимать тяжёлые железные крышки. Одна из них больно прижала пальцы. Серёжка послюнил их, подул и, мужественно перенося страдания, продолжал поиски.

Как назло, утром приезжала машина и железной, согнутой в локте рукой заменила наполненные ящики порожними.

И зачем только выдумали дворников? Разве найдёшь после них зуб мамонта?

Серёжка заглянул в подвал, обошёл все лестничные площадки на всех пяти этажах всех четырёх подъездов. Ничего утешительного. Совсем обессилев, он опустился на скамеечку под окном дворничихи и с тоской уставился на большой замок, что висел на дверях музея.

Ночью приснился страшный сон. Будто шёл Серёжка по двору и вдруг увидел мамонта. Большого, мохнатого, как сибирский кот Рица. Мамонт закрывал рот, как Миша Кругликов, чтобы никто не увидел его зубы. Серёжка вежливо попросил у мамонта зуб, один-единственный, самый ненужный. На время хотя бы, пока выздоровеет бабушка.

Но мамонт проворчал:

«Ещё чего выдумал».

Потом рявкнул:

«Видали умника?!»

И прыгнул в зелёный ящик для мусора. Серёжка бросился за ним, но железная рука крана унесла ящик с мамонтом в небо…

Снова наступил день. Серый, дождливый, скучный. Серёжка, навалившись на подоконник, с завистью смотрел на блестящую крышу музея.

Валька выглянул наружу, поднял глаза и заметил Серёжу.

— Нашёл? — крикнул он насмешливо.

Серёжка печально покачал головой.

— Эх ты, Мамонт! — презрительно сказал Валька и скрылся.

И тут Серёжка придумал последний и единственный выход из своего отчаянного положения…

Придерживая одной рукой щёку, Серёжка смело распахнул дверь музея.

— Вот, — с трудом произнёс он сквозь сжатые губы и, протянув правую руку, разжал пальцы.

На влажной ладони лежал маленький щербатый молочный зуб с коротенькими корешками-присосками, ещё розовыми от крови.

Валька-директор часто заморгал рыжими ресницами и мягко положил руку на плечо Серёжки.

— Дурачок ты… — произнёс он странным виноватым голосом.

Толя конфузливо молчал. Миша Кругликов тоже потупился.

— Он давно шатался, — бодрясь, успокоил музейных работников Серёжка и оттянул пальцем губу. — И этот как на ниточке.

Старший лейтенант-инженер Мамонтов окончил курсы и получил назначение в Заполярье. Бабушка, ещё слабая после болезни, заволновалась:

— Ребёнок там пропадёт!

Как можно «пропасть» в Заполярье? Толя рассказывал, что древние слоны — мамонты обитали на Севере миллионы лет назад, а их и сейчас выкапывают из мёрзлой земли, как из холодильника вынимают.

— Там вечная ночь!

Конечно, спать миллион лет подряд никому не интересно. Но в Заполярье бывает и вечный день. Полгода гуляй, полгода отсыпайся. Чем не жизнь?

— Там никакой цивилизации! Даже трамваев нет!

Оленья упряжка в сто раз лучше автобуса. И уж не сравнить допотопный трамвай с нартами! Толя сказал, что в Заполярье собаки полностью заменяют такси, легковые и грузовые.

— Если не доверяете мне, — поджав губы, настаивала бабушка, — отправьте ребёнка на юг.

Бабушка имела в виду Севастополь, где жили папины родные: другая Серёжкина бабушка и живой дедушка, Николай Петрович.

— Детям положено быть с родителями, — твёрдо отстаивал Серёжку отец. Вообще-то он тоже заметно переживал. И ему, наверное, не терпелось скорее попасть в край вечной мерзлоты.

Мама металась по магазинам, покупала тёплые вещи. Багаж получался солидным: три чемодана, узел с меховой одеждой и корзина с луком и чесноком.

— Напрасно всё это, — пытался отговорить бабушку отец, — есть там и лук, и чеснок, и фрукты.

— Там ничего нет. Одна цинга, — стояла на своём бабушка.

Пришлось уступить ей.

Серёжка помогал упаковываться изо всех сил. Подавал игрушки, сгребал в кучу бумагу от свёртков, ложился на чемодан, когда нужно было защёлкнуть замки.

Бабушка всё вздыхала и промокала глаза платочком.

Как только отец не успокаивал её!

— Да не терзайте вы себя!

Отец обращался к бабушке на «вы», как к генералу.

— Ненадолго ведь. Год, два, три — и переведёмся в другое место. И вас тогда заберём. Давно ведь предлагаем!

Бабушка хваталась одной рукой за сердце и так смотрела на Серёжкиного отца, словно он ненормальный.

— Я? Из Ленинграда?! Я всю блокаду тут была! Три войны пережила! Замуж тут вышла! Леночку вырастила. Мужа схоронила… — Голос бабушки дрогнул и сломался. — Тут я и помру.

Странные люди штатские бабушки! Ни за что из своего города не едут. Умрут, а с места не сдвинутся.

Самолёт был какой-то маленький, с красным хвостом, игрушечный по сравнению с Ту-104. Внутри тесно, полно ящиков, мешков, автомобильных покрышек. Пассажирский отсек всего на три ряда кресел. И те не все заняты.

Серёжка пересаживался с места на место. Но и слева и справа ничего не видно, кроме зелёных крыльев и огнедышащих моторов. У них вокруг шеи открытые щели, как жабры у рыб.

Никто не разносил лимонад в пузатых рюмках, не угощал кислыми конфетками. Пассажиры сами потчевали друг друга.

Кроме семьи Мамонтовых и мужчины в фетровых бурках, на Север летели бывалые полярники. Все быстро перезнакомились. Некоторые и прежде встречались. Теперь они вспоминали общих друзей.

— А где сейчас Шакиров?

— На Диксоне.

— Давно из «Счастливой»?

— Два месяца. На Кавказе отдыхал.

— Ничего?

— Скучно, — пожаловался загорелый бородач. — Никакой романтики! Тенты, лежаки, таблички на все случаи жизни: «не курить», «не сорить», «не входить». Пляжи на удельные княжества разгорожены.

Мужчина в фетровых бурках снисходительно заметил:

— Таков порядок. У каждого дома отдыха собственная территория.

— Собственная! Мы к таким вещам непривычны. У нас в Арктике всё моё, всё наше. Верно я говорю?

Земляки-полярники горячо поддержали бородача:

— Верно!

На чемоданах, приспособленных под столы, подпрыгивали стаканы и чашки; в развёрнутых пакетах лежала всевозможная снедь; топорщились зазубренными крышками раскрытые консервные банки.

Время от времени из кабины пилотов выходили лётчики. Они охотно подсаживались, вступали в общий разговор.

В самолёте было шумно, как на вокзале.