Юрий Дьяконов - Горнист

1. Резван Майя 12,5 лет

2. Покутняя Нина 11 лет

3. Трифонова Сонечка 10 лет

4. Иванова Вика 11 лет

5. Сапыкин Виктор 13,5 лет

6. Круглик Саша 10 лет

Командир — Сергей Синицын

План действий

1. Установить твердую дисциплину.

2. Накормить отряд и не давать реветь.

3. Добраться до Новороссийска и домой.

Перед окнами изолятора Сергей прочертил прямую линию и выложил ее белыми кремнями. Через окно взял горн, лежавший на сетке кровати…

Вечернюю тишину над притихшим селением раздробили звонкие, чистые звуки горна. Сигнал «сбор» ворвался в открытые окна изолятора. Пионеры, сидевшие и лежавшие на голых сетках кроватей, вскочили и бросились к дверям. Горн звал, торопил, приказывал! Сергей оторвал мундштук горна от губ и, став по стойке «смирно», уверенно скомандовал:

— Отряд! На вечернюю линейку становись!

Пионеры пошли к линейке — белой цепочке кремней. А он уже торопил:

— Равняйсь!.. Отставить!.. Сапыкин, Соня, а где ваши галстуки? Надеть — и бегом в строй!

Виктор и Сонечка повиновались. А Майя подошла к Сергею:

— Зачем ты это, Сережа? Все равно…

— Замолчи! Что ты панику разводишь?! Будем сидеть и плакать, да? Становись в строй!

Майя обиженно вскинула голову и отошла. Губы ее дрожали. Когда вернулись Виктор и Сонечка, Сергей перед затихшей по стойке «смирно» шестеркой товарищей произнес свою первую командирскую речь:

— Командиром отряда буду я. Завтра мы отсюда уедем… Я вам слово даю!

Сонечка всхлипнула. Сергей повысил голос:

— Приказываю все паникерские разговоры прекратить! Перестать реветь. Москва слезам не верит. Все продукты разделим поровну. А завтра… завтра будет нормальный завтрак! Кто не хочет подчиняться, пусть уходит из изолятора. Кто не согласен — шаг вперед!

Из строя никто не вышел. Только заворочался и засопел Виктор да чуть всхлипнула Нина Покутняя. А Саша Круглик поднял руку и предложил:

— А я буду твоим ординарцем! Ладно?

— Ладно, — невесело согласился командир. — Вольно. Разойдись!

Он извлек из кармана коробку спичек, обернутую для надежности в промасленную бумагу. Нащупал на стене керосиновую лампу-семилинейку. Зажег свет. По его приказу из разных комнат притащили в большую комнату изолятора, где раньше жили медсестры, три койки. Положили на сетки слой сена, застелили своими простынями и легкими байковыми одеялами. Во дворе разожгли костер и повесили кипятить два котелка воды.

На большом столе, пропахшем лекарствами и покрытом темными пятнами йода, при неярком свете лампы Сережа раскладывал оставшиеся в рюкзаках продукты. Тут было несколько сухарей, семь штук галет, пять кусочков сахару, кучка невысохшего еще лаврового листа (Майя везла маме в подарок), полторы блестящих от выступившей соли тараньки, полпачки малинового чая (суррогата в зеленой полосатой обертке, излюбленного, по случаю его дешевизны, лакомства Сережи, купленного еще в городе).

— Виктор, а у тебя что есть?

Виктор возился с мешком в самом углу, отвернувшись от других.

— Ничего… Вот только чеснока головка.

— И все?

— Все…

— Давай рюкзак к свету. Чего ты в потемках копаешься?

— Вот еще нашелся… мне и тут видно.

— Давай рюкзак! — потребовал Сергей.

— Не дам. Ни у кого не брал, а у меня… Нет у меня ничего!

— Он врет! Он все врет, Сережа! Ему только позавчера посылку привез шофер, который в Геленджик ехал, — выкрикнул, задыхаясь от возмущения, Саша.

— И сало он потихоньку ел, когда ты на дорогу ходил, — пискнула Сонечка. — Он, как кулак, все собирает, собирает…

— Давай! Давай рюкзак! Жадина! — закричали девочки.

Сергей выволок Витьку с рюкзаком к столу.

— Раскрывай сам!

— Не буду… у меня ничего нет… Не имеете права! Мне что, с голоду подыхать?! — по толстым щекам Витьки потекли слезы.

Саша, присевший на корточки у стола, дернул снизу за мешок, и на пол посыпались Витькины запасы. Чего тут только не было: и две пачки белых галет, и громадный кусок свиного сала, завернутый в белую тряпочку, и кулек с крупными бесформенными кусками рафинада, и половинка домашнего пирога, и баночка с желтым сливочным маслом, и большой кусок ванильной халвы…

Семь пар глаз смотрели на это невиданное богатство. В глазах Витьки — страх и жадность. В глазах остальных удивление сменялось возмущением, гневом.

— И халва! — восторженно вскрикнула Сонечка. — Вот чаю попьем! Я люблю с халвой… и с вареньем…

Все молчали. Сонечка тоже смолкла и виновато огляделась кругом.

— Ну?! — еле выдавил из пересохшего горла Сергей.

Витька, собиравший в кучу свои разбросанные на полу богатства, поднял голову и столкнулся с ненавидящим взглядом Сергея. Он привстал и глянул на Сашу. Руки Саши сжались в кулаки.

— Пусть… пусть уходит… жадина! — высоким прерывающимся голосом крикнул Саша.

— Ну и уйду… хитрые какие… нужны вы мне! — злобно бормотал Витька, сгребая в мешок снедь.

— Уходи, — чуть слышно сказал Сергей, — уходи… кулацкая морда!

— Пусть уходит!.. Не нужен нам такой!.. Разве он товарищ?!

Витька, с опаской оглядываясь на Сергея, протиснулся в дверь.

— Дураки! Я в лагере переночую, — донеслось из коридора, и дверь захлопнулась…

Ужин, состоявший из кипятка, заваренного Сережкиным малиновым чаем, тараньки, галет и сахара, прошел в молчании. Все сидели нахохлившись, удрученные случившимся. Когда поужинали, Сергей предложил девочкам ложиться спать по двое на одной кровати. Прикрутил фитиль в лампе и объявил:

— Отбой! Дежурю я, — и вышел с горном во двор.

В комнату, погруженную в полумрак, спокойно, тихо вошли мягкие звуки привычного сигнала «Ложитесь спать». Он навевал покой, обещал спокойный глубокий сон. Трижды прозвучал сигнал и медленно угас, растворился в ночной тишине. В комнате шуршал тревожный шепот девочек.

Саша лежал на койке и смотрел в темный проем окна. Горн напомнил ему тот, ставший уже таким далеким, первый день пребывания в лагере, когда он познакомился с Сережей Синицыным.

…Только они выгрузились из машин и уселись в тени, как где-то над самой его головой стремительно взмыл вверх, к небу, к вершинам гор, каскад звонких серебряных звуков. Саша поднял голову. В двух шагах стоял крепкий загорелый паренек в белой майке и синих трусах. На голове его — белая вязаная беретка, из-под которой падает на лоб выгоревший чуб. Левая рука упирается в бедро, а в правой — короткий двухоборотный горн, настоящий военный рожок. Такой Саша видел у сигналистов кавалерийского полка. Лучи солнца падали на раструб и искрами разлетались в стороны. Казалось, что это звуки так зримо, сверкая и искрясь, вылетают из трубы. А труба, бросив в небо первый призыв, заторопилась, быстро-быстро стала выталкивать звуки, зовя, тревожа, приказывая. Голос ее взлетел высоко-высоко и смолк.