Лидия Чарская - Том 29. Так велела царица Царский гнев Юркин хуторок

"Что ежели взять с конюшни Ветра, любимого княжьего коня, и съездить в слободу, разведать все о князе, успокоить княгинюшку?…" Чего лучше! Никто и не заметит, пожалуй, его, Ванюшиной, отлучки. Вот славно-то придумал он!

И, разом решившись на задуманный поступок, Ванюша с сильно забившимся сердцем проскользнул к конюшне, находившейся в дальнем углу двора, не без труда отодвинул тяжелый запор с дверей ее и вывел оттуда Ветра, редкостно красивого вороного коня князя Дмитрия. Живо оседлал его мальчик взнуздал тут же у дверей конюшни и тихо повел к воротам. Проведя через них лошадь, снова прикрыл поплотнее. Потом вскочил в седло и, дав шпоры коню, помчался по пыльной дороге.

До Александровской слободы был не один десяток верст. Но добрый конь мчал Ваню так быстро, что мальчик, весь погруженный в свои невеселые мысли, едва заметил длинный путь.

Начинал брезжить слабый утренний рассвет, когда взмыленный конь вместе с маленьким всадником очутились у заставы Александровской слободы, похожей на неприступную крепость, обнесенную высокими стенами, под которыми проходил глубокий ров, до краев наполненный водой.

Стражник, находившийся у слободской заставы, грубым голосом остановил мальчика, спрашивая, куда и к кому он едет.

Ванюша положительно не знал, что ему отвечать. Сбивчиво и бестолково, звенящим от волнения голосом он стал умолять пропустить его к царскому дворцу, где находился его хозяин, уехавший из дому еще два дня назад.

— А кто твой хозяин будет? — тем же грубым голосом спросил мальчика стражник.

— Князь Овчина-Оболенский! — отвечал Ваня, с любовью и нежностью произнося имя своего благодетеля.

— Ну, паренек, — рассмеялся хриплым голосом стражник, — опоздал ты малость. Не найти тебе князя. Далече он. Еще намедни твой князь в царских погребах так зелена вина опился, что душу Богу отдал в тот же час.

— Как опился?! Как душу Богу отдал?! — испуганно вскричал мальчик и тотчас же крикнул еще громче, весь трясясь от гнева и обиды: — Врешь ты все!.. Не пьет мой князь вина!.. Не мог он выпить столько, чтобы отдать душу Богу!.. Погубили его злые люди либо скрыли где-нибудь и не выпускают домой! — заключил свою пылкую речь уже сквозь рыдания Ванюша.

— Ин видать, что ты, паренек, не глупее нашего, — вмешался в разговор другой стражник, — и то правда, убили твоего князя за то, что он первый изменщик и крамольник перед царем был…

Глаза Вани при этих словах широко расширились от ужаса. Лицо стало бледным, как у мертвеца. Губы задрожали. Слезы ручьем хлынули из глаз.

— Неправда!.. Лжете вы оба! — закричал мальчик. — Не убили моего князеньку, не могли убить!.. Не за что… Измены он не творил… Не могли погубить его… Жив он… только у царя гостит… Домой его не пущают… Пустите же меня к нему… Все возьмите: и кафтан мой, и шапку, и коня княжьего, только меня за заставу пропустите, там я все узнаю… Именем Господа Бога вас о том молю!

Голос Ванюши звенел таким неподдельным отчаянием и тоскою, его слезы говорили о таком безысходном горе мальчика, что грубые, зачерствелые сердца стражников невольно дрогнули. К тому же великолепный вороной конь, бивший от нетерпения копытами о землю, не мог не понравиться им, и мысль, что овладеть таким конем можно без денег, даром, пришлась по душе обоим стражникам.

Они молча переглянулись между собою, потом один шепнул что-то другому, и этот другой, значительно смягчив свой грубый голос, обратился к Ване:

— Ин будь по-твоему, малец, отдавай коня и вали с Богом через заставу… Да ко дворцу не больно спеши… Там псы спущены с цепи, злые они. Лучше схоронись в кусты при дороге да дождись, когда царь со всей своей братией к заутрене пойдет… Може, тогда от слуг его и узнаешь что об участи твоего князя…

Ванюша едва слышал, что говорили ему стражники. Бросив им поводья, он быстро зашагал по дороге, ведущей ко дворцу. Но не успел он сделать и ста шагов, как неожиданное диковинное зрелище представилось его глазам, заставив мальчика, словно вкопанного, остановиться на месте…

Прямо навстречу Ване подвигалось странное шествие. Длинная вереница черных фигур, одетых в монашеские рясы с высокими клобуками, с зажженными свечами в руках, шла по направлению к церкви. Впереди, тяжело опираясь на посох, выступал высокий, худой, сгорбленный человек с изможденным от болезни и страданий лицом, с седоватой бородой. Ванюша сразу узнал в высоком человеке царя Ивана Васильевича, которого не раз видывал и во время шествия его из собора Московского, и проезжающего по улицам Москвы.

Новая внезапная мысль толкнулась неожиданно при виде царя в голову Вани:

"Что если броситься в ноги царю, что если спросить его самого об участи князя? Что если умолить царя отпустить поскорее князя Дмитрия домой?"

И не долго думая по этому поводу, Ванюша со всех ног кинулся навстречу царю и упал ему в ноги.

Длинное шествие разом остановилось. Сам царь вздрогнул от неожиданности при виде мальчика, распростершегося у его ног и обнимавшего его колени.

Удивленные и смущенные опричники растерялись, не зная что им делать.

— Кто ты, малец? Откуда взялся? — послышался голос царя над головою Вани. — Чего просишь? На чем бьешь челом? — ласково прибавил царь.

В одну минуту Ваня был уже на ногах.

— Царь-государь! Батюшка милостивый! — произнес он дрожащим голосом. — Помоги мне моего князя найти… Ты знаешь, вестимо, куда подевался наш князь…

— Князь? Какой князь? Говори, малец. Я что-то и в толк речей твоих не возьму, — проговорил царь, и голос его опять дрогнул обычным раздражением.

Ваня смутился. Мальчику казалось, что царь должен был понять сразу, о каком князе шла речь, и помочь ему найти его, Ваниного, благодетеля. Но, очевидно, дело выходило много сложнее, нежели это думал мальчик. Он собрал, однако, все свои силы и, стараясь говорить насколько можно толковее, произнес:

— Князя нашего, Дмитрия Ивановича Овчину-Оболенскаго, государь, на пир звал ты к себе намедни… Федора Алексеевича Басманова за ним присылал… Поехал князь… А домой он не вернулся… Княгинюшка все слезы повыплакала… Боится, чтобы лиха какого не случилось с князем… Ну, вот я и решился поехать, разузнать в слободе, куды подевался кормилец наш…