Лидия Чарская - Том 29. Так велела царица Царский гнев Юркин хуторок

— А разве с фей рисуют портреты? — недоумевающе спросил Бобка.

— Значит, рисуют… Много будешь знать — скоро состаришься! — сердито оборвала мальчугана строгая фея. — Ну, прощай же, и никому ни слова о нашей встрече. Слышишь? — тебя зовут. — И она снова исчезла в чаще ельника.

— Бобка! Бобка! Барчук! Где вы? — раздавалось на разные голоса по лесу.

И вскоре Бобка был окружен приказчиком Андроном, кучером Степаном, Сережей и Юриком.

— Ну, и испугали же вы нас, барчук, — говорил сердитым голосом приказчик. — Барин весь дом вверх дном поставили, вас искавши. А барышня так беспокоились, что ей даже нехорошо сделалось, и в постельку уложить пришлось. Как старшие барчата пришли одни к ужину и сказали, что вы потерялись в лесу, так они как заплачут, так-то горько да жалобно. Даже и меня, глядя на них, слеза прошибла.

— Что же это? Да разве я… — начал было оправдываться Бобка.

— Молчи уж! — сердито прикрикнул на него Юрик. — Наделал суматоху, а потом и плачется, как девчонка… Видеть тебя не могу, убирайся!

И он сердито оттолкнул от себя действительно всхлипывавшего Бобку.

— И от меня уйди! — вторил Юрику и Сережа, из-за тебя только папа на нас рассердился, негодный мальчишка!

Бобка был сконфужен.

Но слезы его и смущение как-то разом пропали, как только он вспомнил о маленькой фее, явившейся ему в лесу.

"Фея или не фея?" — раздумывал Бобка, чинно выступая под караулом братьев и прислуги по дороге к дому. С одной стороны, он знал, что феи существуют только в сказке, а с другой — странная девочка так подробно рассказала ему все про него самого и его братьев, что подобное не могла знать ни одна обыкновенная девочка.

Если бы Бобка мог надеть шапку-невидимку и проследить в ней за убежавшим от него в лесу Митькой, то он увидел бы, что после их ссоры его босоногий приятель побежал не на хутор, а в лесной домик к Мае, к которой являлся ежедневно с рассказами про них, хуторских барчат. Выслушав Митьку, Мая побежала в чащу, где находился маленький Бобка, и перед ним, как прежде перед его сестрой Лидочкой, разыграла из себя фею.

— Наконец-то нашелся — воскликнул радостно выбежавший на крыльцо Юрий Денисович Волгин и принял в свои объятия потерянного было и вновь приобретенного Бобку. — Не буду тебя бранить, мальчик, — сказал он, — ты и так достаточно наказан за твою опрометчивость. Из-за тебя Лидочка заболела с испуга и лежит в постели. Ты не знаешь, как любит тебя твоя старшая сестра, а если бы знал, то, наверное, бы строго исполнял все мои приказания. Да и перед Юрием ты много виновен. Он дал за тебя слово, и оно оказалось нарушенным благодаря твоему поступку.

— Папочка… — начал было Бобка и заплакал.

Юрик и Сережа стояли молча, уставившись глазами в землю и кусали губы. Они сознавали себя виноватыми не меньше Бобки, так как отпустили его от себя.

Юрию Денисовичу стало жаль своих провинившихся сыновей.

— Ну, ребята, — проговорил он весело, желая ободрить приунывших мальчуганов, — все хорошо, что хорошо кончается: история с Бобкой кончилась, слава богу, хорошо, Лидочка успокоится и поправится, а потому не вешайте носов, мои друзья! Это происшествие убедило меня только в одном, что вы еще слишком молоды, чтобы разгуливать одним по лесу и хутору, и потому я позабочусь, чтобы у вас был надежный спутник. Мне передали, что здесь в уездном городе живет гувернер-немец, служивший когда-то у князя, бывшего владельца этого хутора, и он с удовольствием поступил бы к нам в качестве гувернера и учителя.

— Учителя! — вскричали хором все три мальчика, и на их вытянувшихся лицах выразился самый неподдельный испуг.

— Да, учителя. Чего вы трусите? Я уверен, что это очень милый человек; говорят, он около пятнадцати лет прожил в доме князя.

Но мальчики продолжали стоять с пасмурными, недовольными лицами. Раз уже решено взять учителя, то не все ли равно, какой он будет. Каждый учитель строг и взыскателен и не будет позволять так бегать и резвиться, как бегали и резвились до сих пор.

— А все из-за тебя! Ты виноват! — сердито шепнул Юрик Бобке и посмотрел на младшего братишку злыми, негодующими глазами.

Бобка сознавал свою вину. Пристыженный, уселся он за стол и неохотно принялся за чай и ужин.

Даже вкусная, мастерски испеченная руками Матрены булка, о которой так мечтал он в лесу, и та потеряла весь свой вкус и прелесть для сконфуженного и огорченного Бобки.

Когда после ужина он пошел в свою спальню, где помещался отдельно от братьев со слепой Лидочкой, сердечко его забилось еще тревожнее и сильнее.

Лидочка лежала в постели, и в комнате пахло лекарством.

— Это ты, Бобик? — послышался слабый голосок девочки, лишь только он перешагнул порог комнаты. — Ах, как ты меня напугал сегодня! Не делай этого в другой раз, Боби! Я так волновалась за тебя! Ведь когда ты маленьким крошкой остался после мамы, я решила взять тебя на свое попечение и заботиться о тебе. Ах, Боби, Боби! Я никогда не ропщу и не жалуюсь, что я ослепла в раннем детстве, но когда я не могу уследить за тобою, Бобик, то я начинаю вдвойне страдать оттого, что я слепая. Не заставляй же меня больше плакать и будь послушным! Я обещала покойной маме сделать из тебя хорошего, доброго человека и хочу во что бы то ни стало исполнить мое обещание.

— Не буду, Лидочка! Никогда не буду больше! — искренно вырвалось из груди Бобки, и он крепко обнял свою слепую сестрицу.

На другой день, после завтрака, Юрий Денисович со своими тремя мальчуганами пошел осматривать княжеский дом.

Их встретил старый Антон, слуга и помощник лесничего, и повел их по целому ряду громадных высоких комнат. На каждом шагу мальчики ахали от удивления. Это был совсем особенный дом — со всевозможными башенками, затеями, витыми лесенками и громадным двухсветным залом. Он скорее походил на какой-нибудь замок или дворец. Дети с удивлением разглядывали тяжелую, массивную мебель, а старый Антон, благообразный и высокий старик, рассказывал им в это время своим протяжным, приятным голосом: