Лидия Чарская - Синие тучки

Мисс Молли посмотрела на Зозо так, как будто видела ее в первый раз, и стала перечислять своим деревянным голосом:

— Как что есть? Дорогие игрушки, есть книги, нарядные платья, лошади, экипажи…

— Ах, нет, не то, не то! — прошептала с досадой Зозо, — все это папино и мамино, а не мое. Мальчишка сказал, что это не мое.

— Какой мальчишка?

Мисс Молли чуть не сделалось дурно, когда она узнала, что какой-то уличный мальчишка разговаривал с Зозо.

Был призван выездной Михайло и ему сделали выговор за то, что он плохо смотрел за барышней… Мисс Молли пообещала пожаловаться графу и прибавила, что граф, наверное, прогонит за это Михайлу, откажет ему от места.

Графиня Зозо слышала все. Она могла бы заступиться за Михайлу и объяснить мисс Молли, что Михайло не виноват ни в чем. Но Зозо мысленно решила, что не ей, знатной маленькой графине, заступаться за какого-то лакея. Слишком много чести!

И она, как ни в чем не бывало, занялась рассматриванием картинок.

А Михайло, уходя из комнаты, взглянул на маленькую графиню и произнес невесело:

— А мальчишка-то правду сказал, барышня… Карета папашина, наряды папаша вам сделали, и игрушки и лошади купили они… Все ихнее, значит… А у вас собственного своего одно сердечко могло бы быть… Да и того нет, графинюшка. Бессердечные вы, коли бедного человека зря обидеть позволили…

Сказал — и ушел в переднюю… А графиня Зозо низко-низко наклонилась над своими картинками и задумалась.

Чуть не в первый раз задумалась графиня Зозо.

— Прав Михайло, — думала девочка и тут же решила во что бы то ни стало быть доброй.

Когда мисс Молли пожаловалась на лакея графу, Зозо так горячо отстаивала его, что Михайлу простили и оставили.

С этого дня Зозо как будто изменилась. Она не гордится богатством отца, ни своим титулом и знатностью, — и всеми силами старается делать как можно больше добра людям.

Теперь ей хорошо и весело живется… Вероятно, гораздо лучше и приятнее, нежели прежде…

— Гулины воротнички куда класть прикажете?

— Все равно, Даша.

— А бархатную курточку оставите здесь? Выросли они из нее очень, барыня.

— Все равно, оставь здесь.

Краснощекая, плотная Даша, с улыбающимся лицом, на котором, в виде забавной пуговки, торчит крошечный носик, растерянным недоумевающим взглядом смотрит в глаза своей барыне.

Эти глаза заплаканы, красны, и на всем бледном, худеньком болезненном личике видно много страданья.

«Ишь, ведь, убивается! — про себя размышляет Даша. — Видно, нелегко со своими расставаться!»

И она упирается обеими руками в груду белья, наложенного горкой, и сильно захлопывает крышку дорожного сундука, обитого клеенкой и украшенного металлическими пуговками.

Громкий продолжительный звонок долетает из передней настойчивым звуком. За ним второй, третий, четвертый…

— Иди же, отопри, — говорит Елена Александровна Даше, — дети вернулись.

Лишь только горничная скрывается за дверью она быстрым движением схватывает полотенце и, обмакнув ее в кувшин с водою поспешно обтирает лицо, раскрасневшееся и вспухшее от слез.

«Избави Бог, дети заметят!»

О, они ничего не должны знать, как ей тяжело, их маме, особенно он, ее Гуля, ее крошка, ее радость!

Он и без того такой слабенький, болезненный, чуткий. Она бережет его, как можно только беречь свое сокровище!

Лидочка — не то. Лидочка не так чутка и совсем не такая, как Гуля…

Лидочка спокойно приняла бы известие о том, что, может быть, никогда уже в жизни уже более не увидит матери…

Лидочка такая крепкая, сильная, никогда не волнующаяся… Ничем ее нельзя ни тронуть, ни всколыхнуть. Елене Александровне даже немножко досадно на дочь. Точно Лидочка и не нуждается в ее материнских заботах и ласках. Елене Александровне кажется, что Лидочка не любит ее, никогда не подойдет приласкаться к ней, а если мать сама притянет ее к себе, обоймет или поцелует, то у девочки глаза расширяются и становятся не то испуганными, не то удивленными. И при виде этих глаз у Елены Александровны пропадает всякое желание приласкать Лидочку, а с ним исчезает и чувство материнской нежности по отношению к дочери, и вся любовь ее переносится на маленького Гулю, ласкового и милого по отношению к ней.

Наружно она не делает никакого отличия между детьми: у них одинаковые наряды, белье, платьица, игрушки. Даже кружева и ленты для отделки их костюмов она старается отыскать одинаковые — это ее привычка, ее обыкновение… Но в глубине ее сердца между ее чувством к Лидочке и чувством к Гуле — большая разница. Елена Александровна бесконечно рада, что с нею поедет Гуля, только Гуля, а Лидочка останется здесь с отцом.

Елена Александровна болеет давно. У нее долгая, тягучая и серьезная болезнь. На Юге, за границей она может жить и поправиться даже в два, три года, но здесь в Петербурге ей оставаться нельзя. Доктора послали ее в Ниццу… Ее муж не может ехать с нею. У него служба. Они не так богаты, чтобы он мог не работать.

Решено было взять Гулю, а Лидочку с M-elle Люси оставить в Петербурге у отца. Мать могла бы взять с собою и Лидочку, но Елена Александровна не особенно хотела этого. С отцом Лидочка, как казалось Елене Александровне, чувствовала себя счастливее, лучше, отца она любила как будто больше, нежели мать.

И все-таки Елене Александровне было жаль расстаться с дочерью на долгие месяцы, может быть, годы и она горько плакала о том, что благодаря холодности и эгоизму Лидочки, ничем не возвратившей любви своей к матери, она должна лишиться ее общества.

— Мама! мама! ты здесь… а мы искали тебя в столовой…

— Я думал, что ты спряталась, как вчера, за портьеру.

— Нет, это я думала!.. и первая тебе сказала, да!

И двое детей, семи и пяти лет, разрумяненные морозным воздухом, одетые в одинаковые щегольские пуховые шубки, делавшие их похожими на маленьких эскимосов, проворно вбежали в комнату, держа каждый по красному воздушному шару в руке.

— Это откуда? — спросила Елена Александровна, одной рукой притягивая к себе прелестного хрупкого темноглазого ребенка, до смешного похожего на нее, a другую протягивая толстенькой семилетней румяной Лидочке, так и пышущей здоровьем и веселостью.

— C'est monsieur, qui leur a achete. Nous avons rencontre monsieur sur le quai, madame! [2] Это барин им купил… Мы встретили его на набережной. — поспешила пояснить пожилая француженка, вошедшая в комнату вслед за детьми.