Лидия Чарская - Синие тучки

Сестрица Бурка смутилась и опустила глазки под взглядом безухого Удальца, по которому она тайно вздыхала, и который не сегодня-завтра должен был к ней посвататься.

Но медлил, зная, что мамаша с папашей будут очень противиться этому браку, так как рассчитывали выдать замуж дочку за какого-нибудь молодого человека из нашего медвежьего общества.

От смущения Бурка выронила голубиные яйца… Они совсем неожиданно выскользнули у нее из лап и разбились вдребезги, ударившись о земляной пол берлоги.

— Ну ты, медведица косолапая! — рассердился на Бурку папаша, — ишь, под потолок выросла, а с хрупкими вещами еще не научилась обращаться, — бранил он растерявшуюся и сконфузившуюся до слез Бурку.

— Не извольте беспокоиться, мы этому горю поможем, — с истинно джентльменскою любезностью вступился за мою обиженную сестру Удалец. — Конечно, было бы приятнее принять угощение из таких прелестных ручек, — тут он кинул восхищенный взгляд на мохнатые огромные лапы Бурки, — но если суждено было мне лишиться этого удовольствия, я, нечего делать, поступлю иначе. — И, улегшись на пол он стал подлизывать размазанное по полу угощенье своим красным длинным волчьим языком.

Его примеру последовал и Топтыгин с Хитрулей. Покончив с одним угощеньем, принялись за другое… Мед, поданный на лопухах, пришелся по вкусу одному только старику медведю, для Хитрули и Удальца были поданы свежезадранные утром молодые зайчата.

Когда гости наугощались на славу, снова состоялся совет. Спорили, говорили, опять спорили и, наконец, окончательно решили выпустить меня из берлоги, учить медвежьему ремеслу и всячески сделать из меня хорошего, благовоспитанного и умного молодого медведя…

Был чудесный солнечный день, когда мы выползли с мамашей из берлоги.

— Сегодня я научу тебя охотиться за медом, — проговорила мамаша, пускаясь со мною в путь.

Папаша не был с нами, так как теперь у него была новая забота. На руках и на попечении папаши находился Косолап, который еще не был настолько взрослым, чтобы охотиться одному. Что же касается до Бурки, то она никуда не ходила и в качестве взрослой барышни сидела дома и занималась хозяйством поджидая в то же время не явится ли кто-нибудь посвататься за нее.

Ужасно глупые эти девчонки! Ни на что путное не способны! Только сидят сложа ручки, а мечтают о женихе. Совсем не то, что мы. Итак, был приятный солнечный летний день, повторяю… Я важно выступал подле мамаши с со знанием полного своего достоинства. Мне так и хотелось громко кричать о том, что я уже взрослый молодой человек и в первый раз отправляюсь на охоту.

На пути нам попалась старая волчиха. Ее звали Зубоскалка и она пользовалась дурною славой в нашем лесном царстве.

Мамаша даже вздрогнула, встретившись с нею, вздрогнула и попятилась назад.

— Нехорошо это… Не к добру… Не люблю встречаться с Зубоскалкой! — успела шепнуть она мне, и, так как старая волчиха была уже всего в двух шагах от нас, то мамаша сделала приветливое лицо в ее сторону.

— Ведете сынка на охоту? — спросила, выставляя свои оскаленные зубы, волчиха. Это означало у нее крайне любезную улыбку. И она помахала хвостиком.

Мамаша кивнула ей в знак ответа и тогда улыбнулась, то есть попросту оскалила зубы.

Так он обе постояли друг перед другом с оскаленными зубами и умильно поулыбались одна другой. Потом Зубоскалка опять повиляла хвостиком.

— Что же, счастливый путь, счастливый путь! — закивала она мордой. — И то сказать, когда имеешь таких прелестных детей — старость пугать не может. Дети прокормят. Вы очень счастливая мать! — произнесла Зубоскалка, с томностью глядя на мою мамашу.

Мамаша была очень довольна этой похвалой и в свою очередь, еще раз осклабившись, пожелала приятного пути Зубоскалке. И мы двинулись дальше… Вот и пасека… Вдали сквозь деревья виднеются маленькие домики… Я знаю, что это за домики — это ульи — жилища пчел… Их очень много. Они разбросаны среди липовой чащи, а там подальше стоит шалаш пасечника, который ухаживает за ульями.

— Тс! Тс! Тс! — предупредила меня шепотом мамаша. — Будь осторожен, Мишенька! Не шуми! Пасечник теперь спит и будет спать до тех пор, пока солнышко не опустится до верхушек деревьев. Пчелы скоро улетят из ульев, и тогда мы можем идти добывать мед.

И она чуть слышно, крадучись, на четвереньках, зашла за толстостволые, как бы сросшиеся липы и прилегла за ними, растянувшись в высокой траве.

Я последовал ее примеру.

В моей голове витали чудные грезы. Я мечтал о той светлой минуте, когда запущу лапу в отверстие улья и, вытащив оттуда соты, с наслаждением полакомлюсь вкусным медом.

Мои сладкие мечты унеслись так далеко, что я положительно чувствовал у себя во рту ароматичный вкусный мед, который своей сладкой тягучей массою так и тает на языке и зубах.

Нет, положительно я испытывал такое ощущение, как будто он находится у меня во рту. У меня даже слюнки потекли от удовольствия.

Ах, как мне неудержимо захотелось меду, сейчас… сию же минуту!.. Положительно я не хотел терять ни одной секунды. Мельком глаза мои обратились на мамашу.

Она очень удобно разлеглась на мягкой траве и, кажется, спала…

Решительно ей не было никакого дела до мучений ее ненаглядного Мишеньки.

И так как мучения мои из-за желания во чтобы то ни стало получить соблазнительный мед сию минуту становились все настойчивее и сильнее, я не рассуждал больше.

Пчелы были в ульях… Я отлично видел, что они еще не улетели оттуда…

Но какое мне было дело до пчел, до всего мира, когда я хотел меду, и только меду…

Быстро поднялся я со своего места и, разваливаясь с боку на бок по своему обыкновению, направился к ульям… Вот и ближайший из них… Совсем, совсем близко… Остается только протянуть лапу и…

Я привожу, нимало не задумываясь, свой план в исполнение…

Моя объемистая лапа просовывается в крошечное окошечко улья.

И…

— Ай! Ай! Ай! Ай! Ай! Ай! Ай! Ай!

Что, кто?

Кто смеет?

Господи помилуй!

Ничего не понимаю!

— Не буду! Не буду! Ай! Ай! Ай! Ай! Никогда не буду!

Целый рой пчел вылетает из улья и впиваются мне в нос, да, именно в нос, единственное место, не защищенное длинной непроницаемой для их класса шерстью.

О, скверные пчелы! Они отлично знали куда нанести удары, чтобы он был чувствительнее!

— Ай! Ай! Ай! Ай! — реву я на весь лес благим матом.

В одну минуту около меня мамаша.

— Молчи несчастный! Что ты делаешь, — шепчет мне на ухо она, — пасечник сейчас проснется и созовет людей. Сейчас, сейчас проснется!

Ho он уже проснулся и, как полоумный, выскочил из своего шалаша и несется во всю прыть по лесу, в ту сторону, где усадьба… И кричит — точно его режут.