Борис Минаев - Детство Лёвы

— Спасибо, — сказал начальник ЖЭКа, пожал руку отцу Сурена и они втроём быстренько закопали нашу дыру. Я смотрел на них и думал: кабель-кабель! Ну что кабель! Ну надо писать, что кабель! Есть же такие таблички: «Копать только в присутствии представителя». Где табличка? Вся наша работа пошла псу под хвост. Остался только асфальт. Груды старого асфальта. Он грустно лежал на другом асфальте, старый и никому не нужный. Я подошёл и стал его гладить по шершавой поверхности. А один самый красивый кусочек решил даже отнести домой.

И тут я заметил маму. И сразу вспомнил про штаны.

— А! А! А! — кричал я диким нечеловеческим голосом.

— Что, что, что? — в один голос спрашивали меня все. Но я ничего не мог сказать и только показывал рукой в сторону мамы.

— А-а-а-а-а!!! — вопил я на весь двор и постепенно меня стали окружать всё те же люди: Сурен, Колупаев, старушки, карапузы, пенсионер в чёрной шляпе — они кружили вокруг меня хороводы, участливо заглядывая в глаза.

— Что ты хочешь наконец! — кричал по-армянски папа Сурена.

— Я понял! — раздался голос Колупаева. — Вы зарыли его штаны!

— Что? — удивился начальник ЖЭКа. — При чём тут его штаны? Какие штаны?

— Штаны! Штаны! — отчаянно кричал Колупаев, пока моя мама неумолимо приближалась к нам.

Когда отец Сурена, его брат и начальник ЖЭКа поняли наконец в чём дело, они стали дико хохотать. Мама Сурена тоже улыбалась, и все вокруг тоже начали подхихикивать. Наступило безумное веселье. Все ржали как лошади. Даже я.

Не смеялась только моя мама. Дождавшись пока все угомонятся, она спросила:

— Простите, что здесь происходит? А ты, — сказала она мне, — будь добр, одень пожалуйста свои штаны.

Опять раздался взрыв хохота.

— Он не может! — задыхаясь пытался объяснить начальник ЖЭКа. — Он… то есть мы… мы их зарыли!

Брат Сурена начал кататься по асфальту.

— Понимаете, — сквозь смех говорил моей маме Колупаев. — Мы чтобы не испачкаться, мы рыли дыру, ну чтобы сделать блиндаж или там окоп… Ну вот, а потом пришёл начальник ЖЭКа, и сказал, что мы нашли какой-то кабель, и вот эти дяденьки зарыли дыру вместе со штанами. Вот.

После этого все вдруг замолчали и в наступившей тишине отчётливо прозвучал холодный голос моей мамы:

— Прекрасно. Я всё поняла. Теперь отройте пожалуйста эту яму обратно. Потому что без штанов я его домой не пущу.

— Что? — завопил начальник ЖЭКа. — Ни в коем случае! Об этом даже не может быть и речи! Мало того, что ваш мальчик устроил всё это безобразие, вы ещё требуете, чтобы мы опять тут копали без представителя, опять с нарушением техники безопасности, опять самовольно… А меня за это по головке между прочим не погладят! Из-за каких-то штанов я под суд идти не хочу! Имейте это в виду!

Начальник ЖЭКа снова стал весь белый, но маму это почему-то не смутило.

— А вы имейте в виду, что штаны у него одни. Может, вы ему купите новые?

— Я? — изумился начальник ЖЭКа.

— Ну а кто же? — в свою очередь изумилась моя мама. — Вы оставляете во дворе огромную дыру. В дыре, оказывается, зарыт опасный кабель. И что? И кто виноват, что дети оказались в этой дыре?

— Дети, — ехидно сказал начальник ЖЭКа, — должны во время каникул посещать кружки и спортивные секции.

— Всё хорошо, что хорошо кончается, — тревожно сказал папа Сурена и посмотрел на маму Сурена.

— У нас тоже нет вторых штанов, — сказала мама Сурена. — А эти тоже придётся стирать.

Эти слова окончательно добили мою маму.

— Ну что ж, — сказала она. — Если всем наплевать на просьбу женщины, женщина сама должна выполнить свою просьбу.

Она взяла лопату из рук Левона и начала копать землю.

— Ну что мне делать? — жалобно сказал начальник ЖЭКа. — Ну давайте я вам в конце концов действительно куплю новые брюки. Я виноват. Я признаю. Но только не откапывайте вы бога ради обратно этот кабель. Он опасен! Он может разгерметизироваться… И тогда…

— Не нужны мне ваши брюки. Мне нужны наши брюки. — отвечала мама, непреклонно роя землю. — А ты, — сказала она мне, — ответишь за эти фокусы дома по полной программе.

И тут я к стыду своему заплакал.

Должен вам заметить, что быстрые слёзы довольно часто в этом возрасте приводили меня к выходу из тупиков и самых неразрешимых ситуаций. Но во взрослом состоянии это уже никогда мне не помогало. Да и плакать я перестал. А жаль…

Увидев как я безутешно рыдаю, мама плюнула в сердцах, взяла меня за плечи и увела домой, посылая проклятья начальнику ЖЭКа. А начальник ЖЭКа, посовещавшись с отцом Сурена и с его братом Левоном, разрешил им быстренько вскрыть нашу дыру и найти штаны.

Больше того, мама Сурена их постирала, что окончательно примирило мою маму с этой замечательной армянской семьёй.

Вечером все мы пили чай у нас дома и смеялись над этой историей.

— Ну зачем? Ну скажи, зачем ты полез в эту дыру? — смеялась моя мама. — Я только одного не могу понять — зачем ты это сделал?

А я молчал.

Ну что я мог ей сказать?

Были раньше в Москве такие дома со сквозными подъездами. Входишь с улицы, а выходишь со двора. Очень удобно. Сейчас правда уже совсем их не осталось. Законопатили, забили.

Ну и так далее.

Но не в подъездах счастье. Хотя — честно говоря — было даже очень удобно. Особенно для тех, кто из школы идёт. Делаешь тут же сразу два дела — попадаешь в свой двор быстрее на пять минут — и заодно смотришь, как там люди живут.

Вот и в нашем дворе был такой старый дом со сквозными подъездами.

…Стоял он тупой коробкой в начале нашей Большевистской со своими сквозными подъездами. Мама его не любила.

— Что за дом уродский! — говорила она. — И вообще эта ваша Красная Пресня, одно название, а вообще пыль, духота, гарь, один сплошной каменный мешок… Ну просто вообще! И кто живёт? Один рабочий класс, прости господи.

На что папа всегда спокойно молчал.

А я начинал с мамой ласково разговаривать.

— И ничего не каменный мешок. Вон какой сквер на Трехгорном валу огромный, в нём заблудиться можно. И Краснопресненский парк, гуляй не хочу. И революция здесь была. Даже две.

— Везде была революция, — упрямо отвечала мама.

— А здесь было две! — не сдавался я.

— Ну и что? — не сдавалась мама.

— Да ничего! — наконец обижался я и уходил в свою комнату.

— Ну вот и поговорили! — кричала мама мне вслед.

А я ужасно не любил, когда кто-нибудь обижал мою родину, мой народ, мою столицу нашей родины и Краснопресненский район столицы нашей родины со всеми его домами, улицами и переулками в особенности. Я начинал злиться, беситься и выходить из себя по страшному. Кричал, плакал и лез драться. И ничего со мной нельзя было поделать. Хоть врача вызывай.