Михаил Коршунов - Подростки

— Никита Евдокимович, ты в своем уме?! Успокойся!

— Я спокоен. — Он сплюнул, мрачно усмехаясь. — Одного заземлил и еще парочку заземлю. У меня своя на них педагогика.

Сегодня по этой педагогике таскал тормозные колодки Лучковский.

Дежурный снял замок с рукоятки разъединителя контактного провода, снял изолирующую штангу. Прозвенел звонок, вспыхнула красная лампа. Дежурный включил высокое напряжение.

Электровоз медленно выехал из депо и остановился. Теперь он был виден отовсюду. Что-то в него перешло от ребят, от их юной заносчивости. Может быть, так казалось оттого, что Ваня Карпухин навел лоск на электровозе, подновил красные полосы.

Комиссия приступила к осмотру. Старик Лиханов опять был в первых рядах: он принимал машину. Каждый подозрительный бугорок колупал своим крепким пальцем, будто когтем, присматривался, принюхивался. Отходил от машины и смотрел на нее издали, хмурясь, тяжело сопя.

— Бугай… — сказал негромко Лучковский. — Скобарь.

Группа направлялась в училище. Шли железнодорожным участком. Федя Балин, спокойный, сосредоточенный, руки вдавил в карманы пальто, Ефимочкин что-то торопливо рассказывал Феде, а Федя только молча кивал; Дима Дробиз и Шмелев оживленно переговаривались. Где Шмелев и Дробиз, тишины не будет. Там одно слово цепляется за другое, и чем одно слово громче и смешнее другого, тем считается полновеснее и необходимее, а все остальное — отработанный пар. Лучковский молча плелся сзади.

Тося наблюдал за Лучковским и улыбался. Старик Лиханов своей педагогикой иногда умеет воздействовать. Никаких при этом лишних слов. А результат самый положительный. Если бы и на Скудатина вот так воздействовать! В прежние годы Виктор Данилович постоянно был с ребятами, начиная с утренней линейки и кончая последним уроком. Теперь все реже они чувствовали, что мастер — их главный и верный друг. Не занимался группой: торопливый он, невнимательный, равнодушный. А скоро группа ЭЛ-16 кончает училище, уходит навсегда.

— Ищите женщину, — говорил Шмелев. — Такая селявилия!

Но ребятам на эту тему шутить не хотелось.

Когда вышли на свою «училищную» улицу, увидели — застрял трамвай: дуга попала на участок без тока. Молоденькая девушка-вагоновожатая пыталась ломиком для перевода стрелок сдвинуть трамвай с места. Она подсовывала ломик под колеса, напрягалась изо всех сил, толкала, наваливалась на трамвай тоненьким плечом.

Девушка была одна. Трамвай только что отошел от конечной остановки пустой, без пассажиров. Девушка была в куртке, в теплых спортивных брюках и без шапки. Рыжие волосы перетянуты аптечной резинкой.

— Контора, вперед! — крикнул Шмелев и первым побежал к трамваю.

За ним устремились все ребята, громко и неразборчиво шлепая башмаками по весеннему талому снегу. Окружили девушку.

— Разрешите ваш инструмент, — сказал Виталий Ефимочкин.

Девушка отдала ломик, но при этом даже бровью не повела в сторону Ефимочкина.

— Перед вами корифеи своего дела, — тут же вступил в разговор Дима Дробиз.

— Я вижу, — просто ответила девушка.

На Диме Дробизе была великолепная форменная фуражка. Лучшая фуражка в училище.

Ефимочкин разглядывал девушку. Она ему сразу понравилась, рыжая. Понравилась ее подчеркнутая независимость. Она не просто отдала ломик, а сделала одолжение, что отдала.

— Приходите к нам в училище на ансамбль «Экспресс», — сказал Ефимочкин.

— Или — «Непьющие гитары», — добавил Шмелев.

— Вы бы трамваем занялись, корифеи, — сказала девушка.

— Пущай стоит.

— Инспектор идет.

— Пущай идет, — сказал Дробиз.

К трамваю, с перекрестка, направлялся инспектор ГАИ.

Ребята окружили трамвай. Пока ребята переговаривались с девушкой, Балин молча вынул из рук Ефимочкина ломик и подсунул его под колеса.

— Три! Четыре! Шесть! Взяли! — крикнул Дробиз, придерживая одной рукой фуражку, чтобы она не упала в грязь.

Трамвай сдвинулся. Девушка легко впрыгнула на подножку и села за управление.

— Апельсинчик! — крикнул Шмелев.

— Тюли-люли! — не выдержал Дробиз.

Девушка даже не обернулась.

Над поднятым воротником куртки рыжим султаном торчал пучок волос.

— Счастливо! — крикнул Виталий Ефимочкин.

Федя Балин молча закинул в кабину ломик. Дуга была уже под током, высекала искры, и трамвай, стремительно набирая скорость, умчался по рельсам.

Подошел инспектор ГАИ, сказал:

— От лица службы объявляю благодарность.

Ребята не возражали.

— Пущай едет.

А Шмелев, глядя на Ефимочкина, вдруг произнес задумчиво:

— Ищите апельсинчик…

Виталий сделал вид, что эти слова никак к нему не относятся.

Ребята отправились дальше по своей улице. Они здесь знали каждый дом, каждый двор. Лучковский попытался задержаться около палатки с подогретым пивом. Но его подтолкнули, совсем как трамвай, и Лучковского с легкостью пронесло мимо палатки. Около папиросного киоска таким же образом хотели промануть (слово старика Лиханова) Мысливца, но он все же вывернулся и купил пачку сигарет. Угостил Зерчанинова. Остальным ребятам Мысливец сказал:

— Терапевты. Жуйте кислород!

Около здания городского суда стояли люди. Здесь всегда стоят молча, каждый со своими сложными думами и делами. Ребята проходят мимо, не останавливаются, не шутят. Кое-кто из этих ребят знает, что такое суд, так сказать, имеет об этом личное представление.

Наконец «контора» свернула к воротам училища.

Евгений Константинович Воротников работает в училище преподавателем спецтехнологии. Он такой же старый, как и Лиханов. Когда-то они вместе начали ездить на паровозах ОВ — «овечках». Потом Евгений Константинович поступил работать в училище, а именно — в железнодорожную школу Мосгубпрофобр — Московского губернского управления по профессиональному образованию.

Как все давно было! Но сейчас он идет в новое и самое современное училище, в свою лабораторию. Проводить занятия по новейшей технологии, по электровозам. Раз он идет к ребятам, значит, жизнь не прожита до конца, до последнего светофора. За последним светофором тупик, поперек пути обрезки старых рельсов и шпал, все, кончился путь. Нет, извольте погодить. Его электровоз еще на маршруте.

— Твои архаровцы уже гремели инструментом, — сказал Лиханов Воротникову, когда заметил Евгения Константиновича у депо. Лиханов сидел на скамейке и курил. — Потом рванулись в столовую первый черпак снять.

— Здравствуй, Никита.

— Конечно, здравствуй, Женя.

— Почему ты такой жестокий к ребятам, Никита? — Евгений Константинович остановился, присел рядом с Лихановым. — Сигаретку дай. Попыхчу.

Лиханов протянул замасленную, без целлофана пачку Воротникову. Евгений Константинович вытащил из нее сигарету, которая пахла больше смазочным маслом, чем табаком, зажег. Знакомая обстановка, знакомый вкус деповской сигареты.