Юрий Хазанович - Свое имя

Дверь в дом была открыта, но Митя постучался. Из кухни с ножом и луковицей в руках выплыла Екатерина Антоновна, маленькая, полная пожилая женщина.

Он поздоровался, спросил, дома ли Максим Андреевич.

— А вы кто будете?

Он назвал себя.

— Митя! — Екатерина Антоновна обрадованно взмахнула руками. — Скажи на милость! Совсем ослепла, старая. Ну-ка, заходи. Сколько же я тебя не видала? Вытянулся-то как! Молодцом…

Она торопливо расспрашивала об учении, о родителях, о семье покойного дяди Васи. Митя отвечал односложно, нетерпеливо. Чего доброго, целый час будет расспрашивать, а потом объявит, что Максим Андреевич на работе.

Когда он совсем отчаялся, женщина, взяв его за руку, привела в столовую, а сама пошла звать «своего старика», который, по ее словам, «копался» в саду.

В столовой было прохладно. На узких подоконниках и на круглых трехногих столиках стояли цветы. Над диваном висели рядом два портрета в одинаковых рамах из темного дерева старинной кропотливой резьбы. У девушки было круглое, как полная луна, лицо, капризно-недовольные губы. Чудилось, что она в любую минуту расплачется. И сдерживало ее, казалось, соседство юноши с открытым и добродушным лицом, с волнистой копной волос над умным, красивым лбом и насмешливой улыбкой, плескавшейся в его сощуренных светлых глазах.

На противоположной стене в простой тонкой рамке под стеклом поблескивала золотом «Грамота Герою Труда», под которой стояла разборчивая подпись: «М. Калинин».

На небольшом овальном столе рядом с чугунными стремительными конями, на которых скакали партизаны, возвышалась стопка разноцветных тонких альбомов. На гладкой коричневой коже верхнего было четко выведено золотом: «Максиму Андреевичу Егармину».

Поколебавшись, Митя стал рассматривать альбомы. В каждом лежал плотный лист бумаги с поздравительным письмом. Письма были напечатаны в типографии, на машинке, написаны от руки четким красивым почерком. И во всех бросалась в глаза одна и та же цифра — 50. Самым интересным было письмо от начальника дороги. В нем говорилось, что за полвека старший машинист Егармин, не зная аварий, прошел на своем паровозе около трех миллионов километров… Три миллиона километров! Запустив пальцы в густой и жесткий ежик, Митя стал прикидывать в уме, сколько раз старик объехал вокруг земного шара, но так и не успел сосчитать: из коридора послышался голос Максима Андреевича:

— Кто тут меня спрашивает?

Он вытер о половик ноги и, как был в старом картузе, увенчанном кисеей паутины, в твердом брезентовом фартуке, прожженном и обляпанном известкой, мелкими, быстрыми шажками направился в столовую. На пороге остановился, бодливо наклонил голову и поверх очков посмотрел на гостя.

— Димитрий? — не то удивленно, не то разочарован но произнес Максим Андреевич. И вдруг всполошился: — От отца что-нибудь?

— Ничего еще нет, — сказал Митя, с уважением глядя на старика.

— Не управляется нынче почта… Подарки мои разглядываешь? — Он усмехнулся, качнул головой. — В сорок первом это было. Так одарили старика, даже совестно…

— Хорошие подарки…

— А я совсем не признала его, Максим, — заговорила Екатерина Антоновна, входя в столовую. — Даже на «вы» стала величать.

— Как же его признаешь! Парень зря время не теряет — растет.

— Я к вам по делу, Максим Андреевич, — сказал Митя, опасаясь, что какой-нибудь ненужный, затяжной разговор помешает ему.

— Слыхала? — подняв пепельные брови, значительно проговорил Максим Андреевич. — «По делу»! А мне сдается, ровно вчера еще держал его на коленях и беспокоился, что он окропит меня. Ну, раз по делу, тогда садись.

Посмеявшись и покашляв, он снял картуз, вылез из негнущегося фартука, отдал все это жене и тоже сел за стол.

Митя молчал. Что за привычка у стариков — непременно вспоминать, как они носили тебя на руках или качали в люльке, и при этом удивляться, как быстро летит время и как ты вырос! Очень трудно говорить о важном деле с человеком, который помнит тебя маленьким, несмышленым сосунком.

— Слушаю тебя, — сказал старик, снимая очки.

— У нас каникулы сейчас, Максим Андреевич. Вы хотя и говорите, что я зря не теряю время, а оно все-таки пропадает…

— Нехорошо. Время беречь надо.

— Вот именно. Хочу на работу, Максим Андреевич. Надо пользу приносить. И потом, пора подумать о специальности…

Старик достал из кармана трубочку, похожую на вопросительный знак, не спеша набил ее зеленоватым самосадом и прикурил от зажигалки — маленького бронзового снаряда. В глазах Максима Андреевича не потухали колючие насмешливые огоньки.

— Что ж, может, и пора… — Он задумчиво потрогал усы. — А мать что?

— С мамой договорились. Полное согласие.

Максим Андреевич молча передвигал по столу очки, точно салазки с загнутыми кверху полозьями, потом спросил, куда решил он пойти.

— А вы куда посоветуете? — не без хитрости закинул Митя.

Максим Андреевич, огорченно выпятив губы, почесал морщинистый лысый лоб.

— Нет, голубок, я ничего не посоветую. Душа сама должна подсказать, куда ее тянет. Хочешь железо варить? Вари, пожалуйста! Золото надумал добывать? Вот тебе драга, а золото тут всюду. Захотел по механической части? Дела сколько угодно. Может, плотничать желаешь? Вот тебе стройка. Камень-самоцвет тебя манит? Иди на гранильную фабрику. Гора зовет? Кругом рудники, иди в гору. И никуда ехать не требуется, все под боком, все в твоем Горноуральске. Счастливый город. И поучиться есть у кого, мастера по любому делу есть первостатейные, уральские мастера…

— А про железную дорогу вы и не помянули, — с упреком заметил Митя.

— Разве ж все упомнишь? — благодушно усмехнулся старик. — Дорога. Да вашему брату теперь что? На любую дорогу выходи — семафоры открыты. Всюду тебя приветят, всюду ждут… — Он помолчал, посасывая трубку, в которой шипело и булькало. — А раз дороги открыты, выбирай такую, чтоб по душе была, чтоб после не жалеть и назад не ворочаться…

Он сидел перед Митей, прямой, худощавый, положив на стол большие натруженные, перевитые выпуклыми жилами руки, несколько крупноватые для всей его щуплой фигуры. Голова с мягкими редкими волосами склонилась набок, бледное лицо было задумчивым и усталым.

— Я решил на паровоз, — негромко сказал Митя.

Старик поднял глаза. Насмешливых огоньков как не бывало.

— Так я и думал. Отговаривать не стану, сам понимаешь. Но дорожку выбираешь нелегкую…

— А мне легкой и не надо, — порывисто отозвался Митя.

— Золотые слова. А завтра не захочешь в летчики? Нынче все вы больше в летчики да в моряки метите… — заметил машинист.

— Ну что вы, Максим Андреевич! Все-таки мне уже не десять лет!

— К слову, голубок. — Максим Андреевич расправил желтые, прокуренные усы. — Покуда восемнадцать не стукнуло, к паровозу не допускают… — В уголках его глаз тонкими лучиками сбежались бесчисленные морщинки.