Юрий Хазанович - Свое имя

— Я думаю, ты напрасно так о ней, — сказала Вера. — Тоня умная, хорошая девочка… и красивая.

Митя покраснел.

— Правда ведь красивая? — спросила Вера.

— А кому она нужна, ее красота?

Вера снова засмеялась. Смущение Мити, причину которого он сам не понимал, помешало ему уловить в голосе Веры, в ее взгляде, в словах настороженный и немного тревожный интерес, скрытый за этим беспечным смехом. Впрочем, и сама Вера не смогла бы объяснить, что почувствовала в эти минуты. Сердце ее вдруг встрепенулось, будто испугалось Митиной ненависти к Тоне, и замерло, скованное неожиданным и непонятным волнением.

Лежа на животе, он поболтал ногами, и ему показалось, что под ним пропасть. И, хотя он знал, что этого не может быть, холодок пробежал по его спине.

Несколько секунд он лежал неподвижно в том же неудобном положении, потом, слегка оттолкнувшись руками, подвинулся назад и наконец почувствовал под собой почву. Он осторожно поставил сначала одну ногу, затем вторую, сжался весь и просунул туловище в овальную дыру. Видимо, он преждевременно поднял голову и тут же поплатился за свою нерасчетливость, хорошо еще шапка-ушанка смягчила удар.

Душный, сухой мрак плотно обступил Митю со всех сторон. Он долго стоял сгорбившись, не решаясь пошевелиться, пока не различил овальную дыру, из которой струился слабый свет. Он уже нащупал в кармане короткий скользковатый огарок свечи, спичечный коробок, когда совсем близко раздались голоса и грохот шагов.

Потом стало тихо. И в тишине послышались какие-то свистящие неумолчные шорохи. Он понял, что это шепчутся сквознячки. Пламя свечи подтвердило его догадку: золотая капелька пламени на черном стерженьке фитиля зябко покачивалась, готовая в любой момент скатиться с огарка. Но сквознячки были очень слабы, они не могли ни задуть свечу, ни расшевелить застоявшийся горьковато-теплый и едкий воздух.

Мите представлялось, что находится он в глухой пещере, из которой и выхода другого нет, кроме этой узкой щели, или в кратере потухшего вулкана, и тяжелый воздух, который ест глаза, — это дыхание земли, проникающее сюда из невероятно далеких глубин. И, хотя это была не пещера и не кратер вулкана, а всего-навсего тесная и темная с невысоким полукруглым сводом паровозная топка, или, как ее называют производственники, огневая коробка, для Мити здесь заключалось не меньше загадок и тайн, чем в любой пещере или кратере вулкана.

С горящей свечой в руке он осторожно ступал по необычному полу из чугунных балок — колосников, перемежавшихся длинными черными щелями. Он двигался вдоль теплой металлической стены, трогая пальцами ее шероховатую поверхность, нащупывая выпуклые и шершавые лепешки заклепок, обожженные сизые головки анкерных болтов и стараясь ничего не упустить из виду.

Чтобы увидеть больше, он поднимал над головой свечу, и тогда на противоположной стене появлялась большая и немного сутулая, словно прижатая невысоким сводом, тень, повторявшая все его движения.

Свет упал на стенку, похожую на пчелиные соты, всю в черных круглых отверстиях. Огневая решетка. Когда в топке бушует пламя, горячие газы устремляются в эти отверстия, проходят по трубам, дарят им свое тепло, и в котле бурлит, неистовствует вода, которой суждено стать паром. Огонек свечи имел те же повадки, что и большой огонь: оказавшись возле решетки, он заволновался сильнее и потянулся к ближайшему отверстию. Заслонив его рукой, Митя смотрел, смотрел вокруг. Лицо у него было сосредоточенное и настороженное. Такое выражение, наверное, бывает у людей, перед которыми открываются интереснейшие тайны. Как похоже и как не похоже все это на то, что было в книге!

«Ничего, Тонечка Василевская, — думал он, — скоро вам не придется похваляться своей ученостью. Конечно, можно было с первого дня отбить охоту прокатываться на мой счет, но мы другим путем доконаем вашу просвещенную милость. Правда, вы и так уж что-то посмирнели, то ли весь яд на меня извели, то ли жало об мою кожу затупили. А скоро-скоро вовсе заскучаете…»

Вверху раздался стук. Кто-то поднялся на паровоз, крикнул:

— Девушка! А, девушка! Будьте любезны, отцепите шнур. Вон, за домкратом. Благодарю…

По железному полу паровозной будки загремели шаги. Митя задул свечу и прижался к стене.

Вдруг в топке вспыхнул ослепительный свет. Электрическая лампочка в проволочной сетке, напоминающей намордник, спустилась в топку и повисла на черном резиновом шланге. Следом за лампочкой в овальной дыре показался сначала один, затем другой сапог с черными вафельными подошвами. Кряхтя и приговаривая что-то, в топку лез человек. Он с трудом просовывал свое туловище; грубый, как у пожарников, брезентовый комбинезон шумел, точно жестяной.

Человек чертыхнулся и, сделав последнее усилие, спустился в топку. Он поправил сбитую на затылок шапку, поднял лампу и осмотрелся.

— Кто здесь? — чересчур громко спросил человек.

— Я, — неуверенно сказал Митя, ожидая выговора за самовольные действия.

— Это еще ничего мне не говорит, — строго и вместе с тем насмешливо проговорил человек.

Он поднял лампу так, что сетка-намордник стукнулась о потолок, и увидел перед собой длинного, плечистого паренька в ватной телогрейке и сапогах. Ему показалось на миг, что он уже когда-то видел это юношески худощавое смуглое лицо с крутым лбом, черными бровями, сросшимися на переносье, и темным пушком над верхней губой. Но, удивленный неожиданной встречей, он не стал рыться в памяти.

— Позвольте узнать, молодой человек, чем вы занимаетесь здесь?

— Учусь.

— Забавно. Чему же вы учитесь в топке?

Митя узнал человека и, понимая, что ему ничего не грозит, успокоился.

— Паровоз лучше всего изучать на паровозе.

— Вот как! — Человек пристально разглядывал Митю, — Очень желал бы знать, с кем имею удовольствие беседовать.

— Удовольствие-то, видать, небольшое, товарищ инженер, — усмехнулся Митя. — На слесаря я учусь…

— Стало быть, моя личность вам знакома?

— А как же, товарищ Пчелкин. Еще с прошлого года.

— Вы меня окончательно заинтриговали, молодой человек.

— На экскурсии я был. Да и отец про вас рассказывал…

Митя уже привык к яркому свету и мог хорошо рассмотреть своего собеседника. Выражение пристального и немного недоверчивого внимания сменилось радостным удивлением на длинном, с резкими чертами лице инженера.

— Позвольте, позвольте! — Он шагнул к Мите: — «Разрезанная курица»? Да? Как же, помню. Черепанова сын? — И Пчелкин обнял Митю, легонько стукнув его лампой по лопатке.

— Одного только я не пойму, — сказал Митя: — вы ведь были на широкой колее?

— Совершенно справедливо. А теперь, как видишь, на узкой. Второй месяц, как переведен сюда.