Юрий Хазанович - Свое имя

Но вечером Алешка так и не рассказал ничего.

Проснулся он около десяти утра. Матери уже не было дома. А Вера в другой комнате гремела посудой, и он вспомнил, что у сестры сегодня выходной день. Что ж, это кстати…

Завтракали молча. Он почти ничего не ел, но сестра, против обыкновения, не замечала этого.

— Интересно, а факты у вас проверяются? — глядя в тарелку, спросил Алеша.

— Какие факты?

— Ну, перед тем как расписывать и разрисовывать человека…

— А что проверять? Инструмент пропал? Пропал. Надо воспитывать людей, чтоб не случались загадочные истории…

— Воспитатели! А может, кочегар Черепанов и не виноват?

Она посмотрела на брата с испугом и тревожной надеждой.

— А кто же… ты думаешь?

— Я не думаю, я знаю… — сказал Алешка с мрачной загадочностью.

Вера ждала не шевелясь, перестав дышать.

— Я виноват…

— Ты врешь!

— Глупенькая, разве так врут? — жалобно улыбнулся он.

— Не может быть, — почти беззвучно прошептала Вера. — Что ты выдумываешь?..

— Я сдал Мите смену, он ушел за мазутом, а тут черт принес пучеглазого кочегара с другого паровоза: «Дай на минутку резачка». Я и дал. Вот и все… — Алеша вздохнул, распрямил плечи и поднял голову.

Вера с молчаливым ужасом смотрела на брата.

— Как же… Почему же ты молчал? — Голос был такой, словно у нее болело горло.

— В том смысле, что не доложил вашей редколлегии?

— Ты еще остришь? Мите, Мите ты должен был сказать.

— Ну, духу не хватило. Думал, уляжется все, тогда…

Приложив руки к побелевшим щекам, Вера медленно поднялась из-за стола, долго ходила по комнате. И вдруг решительно подошла к брату.

— Все ложь, ложь! Если бы улеглось, ты продолжал бы молчать. Друга подвел, подставил под удар и спокойно молчал. А теперь заговорил. После газеты заговорил. Какая «порядочность»! Теперь и без тебя раскрылось бы. Подлость, подлость! Откуда в человеке столько подлости! Митя не простит. Разве можно простить? Тебя же выгонят из депо! Выгонят и будут правы…

— А я и сам уйду, — с надрывом сказал Алешка. — Я знаю, ты первая раздуешь дело. И новую заметку настрогаешь, тебе ведь все равно, кого гробить…

— И уходи. Кроме позора, от тебя ничего!

Он понизил голос, кивнул на дверь:

— Соседи. Договоримся тихо: я уйду, чтоб не позорить ваш светлый образ. Скучать придется только о паровозной копоти…

— Да ты сам чернее копоти. Сейчас же идем к Урусовой, все расскажешь…

Вера вышла в другую комнату. Алешка слышал, как она шуршала одеждой, как надевала туфли.

«Препаршивое дело! — думал он удрученно. — А может, к лучшему? Не хватило бы воли бросить эту дурацкую карусель. Теперь все. Надо заканчивать школу и готовиться в институт. В какой? В какой-нибудь такой, чтоб не копаться потом в грязи, чтоб жить по-человечески. В инженерно-экономический, например. Кстати, там математики меньше, чем в других втузах…»

— Пошли! — Вера стояла перед ним в пальто, решительная, грозная.

Он заерзал на стуле:

— Зачем я… Ты и сама справишься…

— Пойдем! Подличать умеешь, умей и отвечать.

— Никуда я не пойду.

Прежде чем он успел подумать об обороне, оглушительно-звонкая оплеуха обожгла ему щеку. Он отшатнулся, машинально приложил руку к горящей щеке, и в тот же миг на другую щеку обрушился еще более размашистый и сильный удар…

Всхлипывая, Вера быстро вышла из комнаты.

Урусову она застала в комитете. А через полчаса здесь собралась почти вся редколлегия.

Заметка и карикатура были приклеены так основательно, что содрать их не удалось. И Вера не без удовольствия старательно заклеила их чистой бумагой. Кто-то предложил срочно написать новую заметку, чтобы не портить вида. Но Урусова возразила:

— Пускай так остается. Не будем свой брак упрятывать…

Никогда еще Вера так не ждала возвращения Мити, как в этот раз. А ждать нужно было еще долго, не меньше часа. Она решила скоротать время в депо и встретить Митю на станции.

Когда они повесили газету на место и собрались уходить, в дежурку вошел Чижов. Полное лицо его было так бледно, что веснушки темнели на нем, как чернильные брызги. Облизнув сухие губы, он сказал, что между Кедровником и Горноуральском, на большом участке, горит тайга; поезд Максима Андреевича Егармина пробивается сквозь огонь…

Вера не помнила, как вышла из дежурки, как прибежала на перевалочную станцию. Здесь было пусто. Подъемный кран стоял неподвижно; крановщик возился в будке, постукивая железом. Узкоколейный путь был свободен, а на широкую колею маневровый паровоз медленно тащил порожний состав.

Издали приближалась группа девушек и парней — наверное, грузчики. Вера подошла к ним, спросила, когда прибывает поезд из Кедровника. Темноглазая женщина с обветренным лицом посмотрела на электрические часы.

— По расписанию, считай, должон через час без десяти минут.

— А сведения о нем есть?

— Кому положено, у того, видать, есть.

Грузчица определенно не собиралась откровенничать с незнакомым человеком. Вера дала понять, что работает в депо, что знает о пожаре.

— Сказывают, сильный огонь, — озабоченно нахмурилась женщина. — Верховик ударил по молодняку, и пошел гулять рыжий разбойник. Да и ветер проклятый тут как тут. А у тебя там кто?

— Друг у меня на паровозе, — краснея, ответила Вера.

Женщина сочувственно покачала головой.

— Им как раз огонь встречу шел… Да пока ничего такого не слыхать…

Через полчаса на площадке появились майор в шинели с артиллерийскими погонами, Горновой и дежурный по станции. В угрюмом молчании они остановились под часами.

Вскоре послышалось фырканье автомашины: почти к самой площадке подошла желтая машина «скорой помощи». Дежурный по станции сказал что-то майору, и тот одобрительно закивал.

У Веры захолонуло сердце. С трудом подойдя к краю площадки, она смотрела в даль колеи. Но ничего не видела за расплывчато-серым туманом.

Поезд шел на предельной скорости. Багровые полотнища огня шумели вокруг него, как флаги. Неистовый ветер далеко раскидывал горящие ветки. Черными зловещими птицами носились над поездом головешки с длинными дымными хвостами.

Самохвалов топил без передышки. Митя швырял уголь в лоток. Дым разъедал глаза. Мите казалось, будто у него вместо глаз какие-то мутные, слепые стекляшки. Текли слезы.

В небе, затянутом серой, как пепел, дымкой, кружил самолет, наверное, авиапатруль. Звук мотора тонул в шуме валящихся деревьев, в удручающем посвисте быстрого огня, в сухом стреляющем треске лопающихся стволов.

Солнце, подернутое маревом, расплылось тусклым пятном. Внезапно стало еще темнее. Митя вскинул голову, но тут же пригнулся: на него валилась сосна, вся закутанная в черное развевающееся покрывало дыма.