Софья Шиль - История Мурочки

— А рояль?.. — спросила смущенно Мурочка.

— Я буду аккомпанировать, — отвечала начальница. Она зажгла свечи, открыла рояль и села.

Мурочка настроила скрипку и стала играть.

Она старалась играть как можно лучше. Ей так хотелось, чтобы дедушка похвалил ее.

Когда она кончила, дед ничего не сказал, а только спросил, нет ли у неё еще нот.

Мурочка переиграла все, что знала, а дедушка все молчал. Наконец Катерина Александровна закрыла рояль, по гасила свечи.

— Будем пить чай! — сказала она. — Всего забавнее, что она не знает, как зовут учителя, — обратилась она к отцу. — Михаил Иваныч… Как его найти?

Мурочка, которая приуныла, потому что дед не похвалил её игры, встрепенулась и сказала:

— Если он вам нужен, можно послать к Дольниковым и спросить.

— А кто такие Дольниковы?

— Наши жильцы… Они там и живут, в нашем доме, наверху.

Лицо Мурочки омрачилось. Все прошлое вдруг вспомнилось, жизнь у себя дома, среди родных и друзей. Она почувствовала себя такой одинокой в этой чужой семье.

Нa глазах ее навернулись слезы, но она спохватилась и постаралась овладеть собою, чтобы эти чужие люди не заметили её волнения.

Она долго возилась со скрипкой, пока, наконец, уложила ее в футляр и успела немножко успокоиться.

— Василек, скажи, чтоб подали чай сюда, — сказала Катерина Александровна.

Оба мальчика вскочили и побежали взапуски. Мурочку пригласили сесть к столу.

— Я думаю, нет причины колебаться, — сказала начальница отцу. — Мы всегда желали, чтобы были уроки скрипки. Чего же лучше.

— Шш! Шш! — сказал дед, отнимая у Лили бронзовый колокольчик, который она схватила со стола. — Ты звонишь так, что ничего не слышно. Мурочка возьмет да и уйдет. Что мы тогда с тобою поделаем?.. Что же, пригласи его. Пошли завтра к этим Дольниковым.

— Он не пойдет! — проговорила Мурочка и грустно покачала головой. Она живо вспомнила смешную фигуру учителя в старом заштопанном сюртуке. — Я знаю, он ни за что не пойдет.

Дедушка и Катерина Александровна удивились.

— Почему не пойдет?

— Он бедный, он будет стыдиться!

И так как на нее смотрели с любопытством, она расхрабрилась и стала рассказывать все, что знала о Михаиле Ивановиче: о его богатстве и бедности, о его брате и маленькой дочке, которая умерла в приюте, потому что там небрежно ходили за детьми.

Мальчики слушали, и Лиля тоже слушала, хотя ничего не понимала. Катерина Александровна заварила чай и разлила его по чашкам, налила отцу в его стакан в серебряном подставце, взяла к себе свою девчурку и стала ее кормить булочкой, а Мурочка все еще рассказывала про своего учителя; потом вдруг сконфузилась и замолкла.

И все молчали и пили чай.

Потом дед закурил папиросу и сказал:

— Съездить к нему надо, непременно. Лучше всего, попрошу мужа, — промолвила Катерина Александровна. — Он познакомится с ним и переговорить.

Мурочку угощали печеньем, но ей не хотелось есть, она выпила чай и стала прощаться.

— Уроки надо готовить.

Дедушка подозвал ее и поцеловал в лоб.

— Не откажешь в другой раз поиграть мне?

— Я с радостью, — сказала Мурочка.

— Когда разыщем твоего Михаила Ивановича, будешь опять у него учиться, — продолжал он. Не следует бросать начатого. Ну, а теперь прощай, Мурочка. Иди с Богом, учись.

Мальчики побежали провожать ее до передней. Явился сторож Лаврентий, подхватил под мышку футляр со скрипкою и повел Мурочку в общежитие.

Через неделю Михаил Иванович в новом отличном сюртуке уже давал урок Мурочке и другим желающим гимназисткам.

Когда он появился в коридоре, общий взрыв смеха и острот встретил его. Девочки, не смея смеяться ему в лицо, хохотали в классах, прячась за классные доски.

— Гриб! Сморчок!

Мурочка, сверкая глазами, налетела на Лизу Шарпантье.

— Если ты… при мне… еще осмелишься, я прибью! Не сметь… Слышишь? Бессовестные!

В эту минуту она была ужасно похожа на Диму.

Никто не ожидал от Тропининой такого азарта, и все притихли.

А Мурочка помчалась вниз по лестнице к швейцарской, где преподаватели оставляли пальто и калоши.

Пока она летела по лестнице, возмущение её улеглось, и она уже только стремилась поговорить с Михаилом Иванычем.

— Михаил Иваныч! — воскликнула она, вбегая в швейцарскую.

Он надевал свое старенькое ватное пальто, обернулся, заморгал глазами и отечески обнял и поцеловал Мурочку.

Как странно было видеть ее в этом казенном платье. Да ведь она похудела и побледнела!..

А Мурочка, спеша, говорила:

— А Кутик мой, Кутик у вас, Михаил Иваныч?

— Нет. Того… скучал больно у меня. Так я его к Дольниковым отнес.

— Вот и хорошо и отлично, — пробормотала Мурочка. — Ну, а Дольниковы по-прежнему живут?

— Как же. Все по-старому.

— Они меня знать не хотят! — сказала Мурочка, поднимая печальный взгляд. — Да, да, Михаил Иваныч, не говорите. Я очень хорошо вижу.

Голос её дрогнул.

— Вот уже которое воскресенье жду-жду, а никто не приходит. И Диму, верно, инспектор не пускает.

— Он там не нашалил ли? Надо справиться, — проговорил Михаил Иваныч, надевая калоши. — А мои-то, гм… Дольниковы, они придут, погодите. И Гриша придет.

— Ну, а в нашей квартире кто живет?

— Новые хозяева. Да. Кому же и жить?

— Новые хозяева?.. — протянула Мурочка.

Чужие люди ходят и живут в тех комнатах, где жили они, веселятся, смеются, хлопочут и не знают, что пережила Мурочка, покидая свое разоренное, родное гнездо.

Михаилу Ивановичу было так жалко видеть Мурочку в этой казенной обстановке, в форменном платье, среди множества чужих людей, что он прекратил разговор, сказал ей очень строго, чтоб она получше готовила ему урок, так как стала играть гораздо хуже прежнего, и поскорее простился с нею и ушел.

А Мурочка стояла на лестнице и смотрела ему вслед.

Дима пришел в воскресенье, и с ним Дольников. Доротея Васильевна пригласила их к себе пить чай после катанья. Кататься же все пошли в большой сад времен императрицы Екатерины, где в чаше высоких столетних деревьев были пруды, закованные теперь в блестящую броню зеленоватого льда.

На прощанье отец подарил детям коньки, и теперь Мурочка училась кататься. Гриша был её учителем; она оказалась очень неповоротливой и боязливой, и ему не мало пришлось мучиться с нею, пока она не научилась, наконец, стоять на коньках.

Зато Неустроева, как истая сибирячка, летала по льду точно птица. Валентина тоже каталась, но плохо и неохотно, и предпочитала сидеть на скамейке и критиковать катающихся.

На катке было множество народу. Почти все пансионерки из гимназии собрались здесь, потому что каток был в двух шагах, и начальница требовала, чтобы все катались для здоровья.