Иван Щеголихин - Лишними не будут

Сразу трое с двух сторон. Спящая улица, слабо освещенный асфальт с белой полосой посредине.

— Документы!.. Поднимите капот!..

Заключение экспертизы Научно-технического отдела Управления внутренних дел г. Алма-Аты.

Два следа участков ладоней рук, изъятые на темные дактилоскопические пленки в ходе осмотра 2 мая с. г. в г. Фрунзе места обнаружения угнанной «Волги» М-21 — оставлены правой и левой ладонями Решетова Игоря Геннадиевича».

Д о р о г а я м а м а!

Не знаю, с чего начать, но скрывать от тебя не могу. У нас случилась беда, несчастье. Твоего бывшего зятя, а моего бывшего мужа осудили на десять лет. Если сказать тебе за что — не поверишь, но лучше сказать сразу, чтобы потом, когда ты приедешь, не говорить об этом никогда, не вспоминать ни единым словом.

И кто бы мог подумать! Инженер, человек с высшим образованием, с хорошим положением, имел семью, работу, — и все это, оказывается, было для него не главным, а второстепенным, главным же было преступление. Судья мне так и сказала: «Когда мы не видим мотива, значит, что-то с психикой».

Он воровал машины, угонял их одному жулику в Андижан, а тот перепродавал по спекулятивной цене.

Весь город говорит об этом. Приходит Ирина из садика и спрашивает: «А где наш папа? Он правда машины воровал? Его в тюрьму посадили?» А что я ей могу сказать? Что она может понять своим детским разумом? Ведь для нее папа, родной человек, она вступается за него, бедная девочка, плачет: «Мой папа инженер, мой папа начальник, мой папа не вор».

Он все скрывал от меня, я не знала, но предчувствие какой-то неминуемой беды у меня было. Мы прожили пять лет, ты знаешь, и все пять лет я с тревогой ждала какого-то именно вот такого ужасного конца. Не сразу, не с первых дней, а постепенно и все больше и больше. Сначала он мне понравился своей серьезностью. Чувствовалась в нем какая-то целеустремленность, собранность. Он что-то изобретал, придумал систему сигнализации, вносил рационализаторские предложения. А потом постепенно я стала понимать, какая у него цель, ради чего он такой серьезный и собранный. Деньги! Как можно больше денег! Все ради них — и рационализаторство, и не пил из-за денег, и калькуляцию мне составлял на каждый день, что покупать, а что не надо. Когда нам удавалось потратить в день два рубля вместо трех, он радовался, как еще одному новому изобретению. А мне было стыдно в этом кому-либо признаться. Вспоминать про мелочи невыносимо тягостно. Как я могла терпеть, сама себе удивляюсь теперь.

Он на все был готов ради денег, буквально на все. Сейчас мне просто страшно думать о прошлом. Если бы я узнала как-нибудь нечаянно про машины, — он бы меня мог убить. Не в приступе гнева, а спокойно, расчетливо. Изобрел бы, как от меня избавиться, и никто бы не разгадал, умерла — и все. Сердце стынет — не просто чужой человек, а твой враг жил рядом, и у нас с ним дочь. Изо дня в день он исподволь готовил своей семье несчастье, позор, муки, на долгие годы.

Отец его без конца звонит и требует, чтобы я не продавала машину, что они подарили машину своему сыночку, когда он еще был студентом, и что машина принадлежит им. Человек пропал, семья пропала, а ему — машина, машина! Да пусть он ее забирает, мне совершенно наплевать на все, что связано с прошлым.

Следователь говорит, что я, как член семьи, должна оплатить стоимость ремонта тому колхознику, у которого он угнал «Волгу», разбил ее и бросил во Фрунзе. Там ее разграбили, и все это на сумму 2400 рублей. А описывать у нас нечего. Был обыск, в подвале нашли тайник с деньгами, 1800 рублей, и ворох каких-то счетов. Следователь говорит, что счета липовые и что деньги, не меньше 20 тысяч, он где-то спрятал. И что самое ужасное — он так и не признался где. Я знаю: не признается никогда, даже если его на расстрел поведут. Он надеется продолжать то же и через десять лет, ничто его не исправит — ни тюрьма, ни горе.

«Что-то с психикой, — говорит судья. — Вы за ним ничего не замечали?» А что я могла заметить, кроме его скупости, алчности? Но это ведь не клинический диагноз, и потому нет никакого лечения. Все пять лет он для меня двоился, как в плохом телевизоре, но я сама пыталась создать его четкий образ. И вот наконец все стало ясным. Для всех было неожиданностью, но только не для меня. Как только мне сказали, так сразу в моем сознании выстроилась цепочка — и почему он не брал меня с собой на, так называемую, рыбалку, почему возвращался таким помятым, побитым и почему седел и седел день ото дня.

Я была на суде, но не все помню, теряла сознание.

Ничего не было для него святого, ни семьи, ни дружбы. Хорошего человека, Льва Москвитина, который ему верил, он так подвел, что чуть не осудили самого Льва. Он взял себе его имя, и во время своих махинаций так себя и называл — Львом. Он инстинктивно прятался под честного, глубоко порядочного человека, прикрывался его именем.

Наши врачи от меня не отходили, но помочь ничем не смогли. Я родила недоношенного ребенка, восьми месяцев, девочку, и пишу тебе из роддома. Молока нет. Какое-то отупение не проходит. Медсестра возле меня дежурит, успокаивает. А я знаю, недоношенные дети всю жизнь болеют, впереди у нас будут с ней одни страдания. Я не хочу жить. Вот только Иринка держит да твое горе.

Приезжай скорее!

— Здравствуй, Тоня, наконец-то я к тебе дозвонился!

— Здравствуй, Лев.

— Звоню, звоню, никак не могу застать. Знаю, что ты выписалась, а какая-то бабка мне отвечает — нет, причем, грубо так, отстань, мол.

— Это наша санитарка, Семеновна, она почти живет у меня. А я думала, куда ты пропал?

— Да что ты, Тоня, звоню, звоню!

— Я не подхожу к телефону, мне свекор надоел. Ему Семеновна отвечает, гонит.

— Чего ему надо?

— Все того же, Лев. Не меняй квартиру, где деньги, мой сын не такой, чтобы оставить семью без средств. И так далее.

— Ох сволочь, ну и сволочь!

— У меня в ушах звенит. Причем он именно ночью старается. Я трубку сниму, положу рядом, а телефонистка начинает трезвонить — вы неправильно положили трубку.

— Тоня, если разрешишь мне прийти, я сделаю регулятор. Это очень просто, звонок будет почти не слышен. Или совсем отключу звонковую катушку. Ты сможешь звонить, кому пожелаешь, а к тебе звонки не пойдут, только разреши зайти.

— Пожалуйста, Лев, приходи, мы с Иринкой будем рады.

— А как... девочка? Имя уже дали?

— Маму жду. Вместе придумаем. А девочка ничего...

— Ты не болеешь, Тоня? Голос у тебя глухой.

— Да так...

— А вообще... н-новости какие?

— Телеграмму от мамы получила, завтра приезжает.

— Тоня, а если я ее встречу? Ты, наверное, не сможешь?