Валентина Осеева - Динка

«Может быть, с мясом не так пахнут?» — подумала Динка. Ей уже давно хотелось есть. Но шарманщик не торопился. Он шел вдоль заборов, пропуская маленькие, скромные дачки и заходя в те, которые выглядели богаче.

В одной из таких дач мальчик высыпал старику в торбу обгрызенные корки хлеба.

— Что ты делаешь? — возмутилась Динка. — Разве можно давать кому-нибудь недоеденные корки?

— А почему же нельзя? — удивился мальчик.

— Да потому… — Динка наморщила лоб и наизусть повторила мамины слова: Потому, что это унижает человеческое достоинство!

— Подумаешь, человеческое достоинство! Где это ты набралась таких слов? — спросил другой мальчик, постарше, лениво поднимаясь из гамака с книгой в руке.

Динка молча дернула плечом и отвернулась.

— Тебя спрашивают, откуда ты набралась таких слов? Эй, ты! — насмешливо крикнул мальчик и стукнул Динку по голове книгой.

— Дурак! — вспыхнула Динка, придвигаясь ближе к шарманщику, который, глядя куда-то в сторону, играл плясовую.

— Ого! Да ты еще ругаешься!.. Григорий! — крикнул мальчишка подошедшему дворнику. — Гони эту рвань к черту!

— Ступайте отсюдова! — замахнувшись метлой, закричал дворник.

Девочка шарахнулась в сторону; мальчик шикнул и — засмеялся.

— Ступай, старик, ступай! — кричал дворник. Шарманщик суетливо взваливал на плечи шарманку. Динка выхватила у него торбу и, вытащив из нее горсть сухих корок, швырнула их в лицо обидчику:

— На! Подавись!

— Григорий! — загораживаясь от нее рукой, закричал мальчишка.

Но Динка, прыгая через клумбы, уже достигла калитки… Гнев дворника обрушился на шарманщика.

— Иди, иди! — гнал он старика, замахиваясь на него метлой. — Шляетесь здесь, грубияны нахальные!

— Дурак! Дурак! Вы все дураки! — кричала, повиснув на заборе, Динка.

— Я те покажу дураков! Чтоб духу вашего здесь больше не было! — ругался дворник, выталкивая шарманщика и запирая за ним калитку.

— Господи милостивый… — простонал старик, выйдя на дорогу. — Что ж это ты начудила там? Ну, стукнул барчук маленько… И стерпела бы… Ведь не ровня тебе… Вишь, как осердились и ни гроша не подали.

— Корки тебе подали! — огрызнулась Динка. Старик пощупал рукой торбу и покачал головой:

— Ишь ты, какая озорница! Взяла да швырнула! Еще ладно, что только вытолкали, а то бы придрались, не дай бог!

Он с опаской оглянулся на богатую дачу и, отойдя еще немного, остановился:

— Не под силу мне идти. Руки, ноги дрожат… Динка испугалась.

— Сядь, дедушка, сядь! — помогая старику снять с себя шарманку, с раскаянием бормотала она. — Сядь здесь, на траву! Отдохни!

Старик сел и, вынув из торбы сухие корки, разложил их на траве:

— На вот, пожуй маленько.

— Не буду, — решительно сказала Динка и, сглотнув слюну, отвернулась.

Старик потрогал корки и, выбрав одну, с сожалением сказал:

— Размочить бы в водичке… Так ведь у иных и воды не выпросишь.

Он снова потрогал сухие корки и, горестно покачав головой, сложил их обратно в торбу:

— Посидим, коль так.

«Старенький… Корочку хотел съесть… размочить в водичке», — жалостно подумала Динка, и ей захотелось громко заплакать.

Но старик закрыл глаза и, прислонившись спиной к шарманке, задремал. Седые, пожелтевшие от времени космы УПАЛИ ему на лицо, дыхание с хрипом вырывалось из груди… Динка тоже закрыла глаза и, свернувшись клубочком, зарылась лицом в прохладную траву. Ноги у нее ныли, сбитые подошвы потрескались, горло пересохло от жажды, нестерпимо хотелось есть. Но усталость взяла свое, и Динка заснула.

Через час шарманщик и девочка снова шли по дороге.

Солнце уже садится за деревья. Голодная, усталая Динка еле тащится.

— Я не могу больше ходить, дедушка. У меня ноги отрываются… и голос весь вышел… — жалуется она.

— Вот еще в эту дачу зайдем, а тогда и домой… Тут четыре семейства снимают, очень люди хорошие. И попить дадут, и деньгами не обидят, — говорит старик, осторожно открывая чугунную калитку и направляясь к дому.

Динка медленно плетется за ним. От мелкого гравия на дорожках босые ноги ее горят и чешутся, на пятки больно наступать.

— Дедушка пришел! Дедушка пришел! — выбегая навстречу шарманщику, кричат дети.

Детой так много, что у Динки пестрит в глазах от их платьиц, рубашонок и вязанных, как чулок, с яркими полосками и с кисточками на концах, цветных фесок.

— А чья это девочка? Как ее зовут? — спрашивают они, перебивая друг дружку. — Она будет вертеть ручку шарманки? А нам ты дашь повертеть, дедушка?

— Моя, моя девочка. Она вам песенки споет. И ручку повертите, как же без этого? — еле успевает отвечать старик и, вытирая мокрый лоб, просит: — Вот только бы нам водички испить!

— Водички? Сейчас! Вам кипяченую? — бросаясь наперегонки к дому, кричат дети.

Около большой веранды круглая площадка; на скамейках сидят женщины с детьми.

Приход шарманщика вызывает всеобщее оживление, и вокруг старика и Динки сразу образуется толпа.

— Вона, гляди, кто пришел! — уговаривает раскапризничавшегося малыша старая нянюшка. — Сейчас как заведет, так и твоего голоса не будет слышно! Молчи лучше!

— Водички! Нате водички! — кричат дети, протягивая старику и девочке сразу несколько кружек.

— Спасибо, спасибо… Славные детки, бог их наградит! — растроганно бормочет старик, припадая к кружке с водой.

Динка пьет долго и жадно, потом, отняв от губ кружку, смотрит на детей. Мутная накипь от усталости, голода и унижений вдруг рассеивается в ее душе, и, словно очнувшись от тяжелого кошмара, она обращается ко всем с запоздалым приветствием:

— Здравствуйте!

— Здравствуй, здравствуй, деточка! Садитесь вот с дедушкой, отдохните немножко, — освобождая место на скамеечке, приветливо откликаются женщины.

Откуда-то появляются чашка молока и сладкая булочка.

— Спасибо… я не хочу… Дайте дедушке, — с усилием отказываясь от еды, говорит Динка. Ей кажется, что если она отопьет хоть глоток молока и съест хоть кусочек булки, то сразу почувствует себя нищей… В чужом доме, в этом рваном платье… — Нет-нет! — отказывается она. — Дайте дедушке. Пусть он поест, а я пока спою… Я одна спою!

Динка вдруг вспоминает любимую песенку Мышки. В этой песенке рассказывается о внучке, которая водит слепого дедушку и передает ему все, что видит вокруг. Правда, Динка не помнит всех слов, но она так ясно видит идущих по лесной дороге дедушку и внучку, так ясно представляет себе залитый солнцем луг, что не думает о словах, они как-то придумываются на ходу сами и легко ложатся в рифму: