Сергей Иванов - Его среди нас нет

— Дорого бы я отдала, чтобы прочитать ее мысли!

«И читать тебе нечего, — думал Сережа, — не нужны тебе ее мысли…» А сам все продолжал идти за Аленой Робертовной. Странная такая вот ситуация!

Иногда ему удавалось видеть Аленино лицо. Может, это неправильное сравнение — лицо ее было открыто настроению, как пруд открыт бывает то солнцу, то облакам, проплывающим в небе, то ветру.

Раньше Сережа относился к Алене Робертовне довольно равнодушно: он вообще не имел такой привычки — подлизываться к учителям, но не имел привычки с ними и воевать. Отвечал им уроки. При необходимости мог их малость надуть. Иногда приходилось выслушивать их душеспасительные напутствия (это когда ему прицеливались написать замечание в дневнике).

Но кончались уроки — кончались и учителя. И наверное, если б у них ввели преподавание при помощи обучающих автоматов, для Сережи Крамского мало что изменилось бы.

Но вдруг в этот ветреный и солнечный день Сережа заметил, что начинает относиться к Алене с… симпатией, что ли? Он ее узнавал, вот в чем дело, — тратил на нее время и душу. И быть может, именно это, а не только Танин авторитет, заставляло его все идти да идти вслед за классной руководительницей.

Она по-прежнему не садилась ни в какой транспорт и, вернее всего, брела совершенно бесцельно. Так, по Сережиному разумению, могут шестиклассники поступать. Но не учительницы!

Вот она сунула руку в карман и вытащила перчатки. Из кармана что-то выпало и шлепнулось на тротуар. Учительница этого не заметила. А Таня быстро нагнулась и торжествующе подняла находку — жетон из магазина.

— Давай отдадим, — сказал Сережа.

— И не подумаю.

Впервые ему не хотелось разговаривать с Таней. Ему хотелось быть с Аленой Робертовной, с ее непонятным поведением. И поэтому он продолжал идти за ней.

А вернее сказать, с ней!

Был такой известный философ — Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Он создал теорию о том, каким образом устроена человеческая жизнь. Но как и почти всякая теория, она была немножко хуже, чем сама жизнь. Не все существующие факты с ней согласовывались, а некоторые так и просто противоречили.

И когда Гегелю, человеку, видимо, довольно упрямому, говорили: мол, видите же, факты против вас, он отвечал: «Тем хуже для фактов!»

Что-то похожее хотелось крикнуть и Сереже, только он не знал такого неожиданного и остроумного изречения. Поэтому ему приходилось молчать и соглашаться с Таней. Дело в том, что им все же раскрылась кое-какая тайна про Алену. Хотя к журналу тайна эта отношения не имела.

Существует в Москве такая улица — тесная, забитая машинами. Называется — улица Чернышевского. Она почти обязательно попадается вам на пути, если от «Бауманской» двигаться к Центру. (Алена Робертовна именно так и двигалась.) И там на перекрестке, где ходит древний трамвай «А», или, по-старомосковски, «Аннушка», есть кафе — стеклянный кубик.

Алена шла-шла, вдруг толкнула стеклянную дверь этой стекляшки, и сейчас же Сережа с Таней, которые, давно осмелев, были буквально у нее за спиной, услышали:

— Аленушка! Аленка!

Какой-то мужчина поднялся из-за своего столика, быстро снял кепку, сверкнув… довольно-таки малым количеством волос на голове. И учительница их обернулась на этот голос, помахала рукой, стала пробираться меж посетителями, которым одну секунду это все было любопытно, а потом они опять углубились в свои цыпленки табака.

Сквозь прозрачную стену кафе отлично было видно, как Алена подала лысому руку и тот ее сейчас же поцеловал (руку, а не саму учительницу) и усадил так аккуратно, словно это была столетняя бабушка. А руку из своей не выпускал… Вот какие дела!

И она не вырывалась!

А он все время улыбался и шевелил губами…

Но самое удивительное в этой ситуации, что он и для Алены лишь шевелил губами. Потому что она его не слушала!

К сожалению, так довольно часто бывает на свете, что любишь одного человека, а на свидание приходишь к совсем другому!

А что ей было делать? Ведь иногда хочется, чтоб на тебя смотрели с… этим самым, извините за дурацкое слово… с обожанием. Чтоб на тебя смотрели с мечтой — исполнить любое твое желание.

— Вадим, ты мне дашь чего-нибудь поесть? — спросила она и аккуратно высвободила свою руку.

Она, между прочим, специально назначила ему встречу в этой стекляшке, а не в кафе получше, чтоб не давать лишних надежд. Она хорошо понимала такие вещи.

И он, кстати, как человек умный, тоже понимал такие вещи и расстраивался. И только делал вид, что не понимает.

Сережа с Таней глазели на них и видели то, что видели: лысый улыбается и Алена улыбается.

А какое, собственно, им до этого дело?

— Идем отсюда, Тань.

Она смерила Сережу недовольным взглядом. Почему он все время старается защитить классную от ее, Таниного, якобы нечестного подсматривания? Врач осматривает больного не потому, что мечтает узнать, какие там красоты у него под рубашкой и майкой, а потому, что так надо для дела!

Хотя сейчас, признаться, Таня была не совсем уверена, что так ей надо для дела. Пропажа классного журнала к этим улыбкам никакого отношения не имела.

Недовольная собой и еще больше недовольная Сережей, Таня повернула к нему один из своих выверенных, особенно стальных взглядов.

— Помнишь, ты усиленно доказывал, что она вообще никуда не идет. А она все-таки шла! И поэтому не думай, что ты обязательно всегда и во всем прав!

Таня сказала не совсем то, что хотела. Но мысль про докторов и осматривание как-то не очень выговаривалась вслух. Однако без этого получилось, что она просто по-начальницки кричит на Сережу, а не доказывает.

Сердясь, она пошла к трамвайной остановке, к той самой «Аннушке». Сережа шагал сзади, глубоко засунув руки в карманы. На него неожиданно подействовала бездоказательная Танина ругня.

А ведь правда: шут ее знает, эту Алену! Все перепутывалось в ее поведении! Съеденный с жадностью пирожок, сумка, оставленная в магазине, теперь этот человек.

Погоди! Ну и что? Какие тут, собственно, выводы? А никаких. Кроме одного: Сережа ее совсем не знает. И раз так… Интуиция его, еще недавно такая в себе уверенная, начинала растерянно колебаться.

Всю длинную дорогу в метро они ехали молча. Это иногда случается с людьми, и не обязательно надо говорить: ссора. В метро ведь все-таки слишком шумно и сутолочно.

Но когда садились в автобус, Таня сказала, почти бросила:

— Я думаю, дня два ты мне не понадобишься. Действуем по индивидуальным программам.

Его охватила обида, не то испуг. И, пришибленный этим чувством, Сережа так и доехал до своей остановки, а Таня вышла на одну раньше.

Бабушка — по обыкновению своему сидя в кухне, хотя на плите ничего не булькало и не скворчало, — медленно листала Сережин учебник истории.