Сергей Иванов - Его среди нас нет

— Делать надо завтра, — спокойно продолжала Лида. — Солиднее. Понимаете или не понимаете?

И дальше она повторила то же, что говорили сторонники второго пути. То есть ничего нового. Вроде бы… А считалось — отныне и во веки веков! — что это она придумала и она сказала. И класс пошел именно за ней.

А не за Серовой. А не за Садовничьей.

Кто-то уже начал с ней советоваться. Сережа, который, наверное, единственный не участвовал в споре, глядел на Самсонову. Странное опять было у нее лицо.

Нет, она, конечно, была довольна, что победила. А все равно у нее настоящего победного веселья не было в глазах. И не было ни малейшего злорадства: мол, устроим Алене!

У нее была в глазах… тоска.

Или, может быть, Сережа ошибался?

Ему не дали времени заниматься этим психоанализом. Только засела в душе заноза непонятности — на будущие времена, разбираться… Дальше на него обрушилась Таня: как он посмел не поддержать ее, когда требовалось?.. Да ведь не во мне дело, хотел он ответить, кончай ты зло срывать. Но Таня и сама, видно, поняла. Остановилась:

— Сегодня будь дома. Возможно, ты мне понадобишься.

Сережа промолчал. Хотя у них давно уж были иные отношения. Куда более равноправные. Но Таня, когда сердилась, всегда вспоминала, кто у них командир, а кто Ватсон. Хотя и это, в сущности, уже позабывалось…

Смута и беспокойство клубились у Сережи в душе. И когда внизу, у раздевалки перед физкультурным залом, к нему обратилась сама Самсонова, он сперва даже не понял, что ему надо сделать.

— У меня голова болит, понимаешь? Я иду домой. Принеси мне сверху портфель.

Дошло наконец.

Такую просьбу готовы были бы выполнить очень многие — это уж вы поверьте. Но попросили Крамского, замечаете?

Ничуть не запыхавшись, он вбежал на третий этаж, вошел в класс. Вынул самсоновский портфель… И тут почувствовал, что сердце его бьется. Портфель Лиды Самсоновой — это была для шестого «А», что там ни толкуй, реликвия. Хорошо, что никто не видел Сережино слишком сосредоточенное и, честно говоря, отчасти торжественное лицо.

Да нет, увидел кое-кто, представляете! Коробкова Мариночка! Спокойно заглянула в класс, словно сейчас не урок, а переменка:

— Здравствуй, Крамской…

И замолчала так, знаете ли, выжидательно. Просто даже странно, как она умеет возникать в самые неожиданные моменты.

Так думал Сережа, нелепо держа под мышкой самсоновский портфель, словно надеялся сделать его менее заметным. Хотя откуда ей было знать, Сережин это портфель или чей-то чужой.

Итак, Маринка стояла в дверях, чуть склонив голову набок. А Сережа… Как ему было сейчас поступить? Что произнести? Стоял и молчал — пень пнем! А ведь ему эта встреча, может быть, даже во сне уже снилась — как совершенно что-то несбыточное: идет, и вдруг навстречу Она!

Так пользуйся же, несчастный!

А он не умел. Даже улыбнуться не получалось. И без конца гонял по кругу одну и ту же тупую мысль, что там физкультура начинается, и Самсонова ждет, и…

— Что же ты молчишь, Крамской? Ты разве мне ничего не хочешь сказать?

Сережа в ответ лишь краснел, как штангист под штангой.

— А мне показалось… Ну как хочешь. Я второй раз перед тобой не появлюсь. И тебе долго придется за мной охотиться!

Она стремительно повернулась… Нет, безо всякой обиды или злости. Может быть, только с легким презрением. А главное для того, чтоб подол ее форменного, чуть расклешенного платья мелькнул, словно лисий хвост.

Это был мастерский трюк, не один Годенко на него попался и не один еще Крамской попадется!

В кратчайшее мгновенье перед Сережей блеснули коричневые сапожки и светло-серые колготы. Он бежал вниз, сердце его билось о прижатый к левому боку самсоновский портфель. Но мечтало оно, это сердце, совсем не о Самсоновой!

Можно подумать: «Какая ветреность!» А это не так. По Самсоновой Сережа вздыхал просто… «по долгу службы». Коли уж ты болельщик, то нужно поддерживать «родную команду». А в Маринку оказался влюблен нечаянно, от чистого сердца.

Значит, и никакой ветрености тут нет!

Народ уже выходил строиться.

— Ты чего же так долго? — строго и как-то слишком громко спросила Лида. Кое-кто даже оглянулся.

— Я н-недолго, — ответил Сережа и покраснел.

— А чего ты пыхтишь?

— Ничего я не пыхчу. — Сережа не мог понять, к чему она клонит. Про Коробкову же она знать не могла!

— Странно! — Лида взяла свой портфель и ушла.

Тут же и ребята рассосались. Из физкультурного зала уже дважды прилетал судейский свисток — пора на построение. И последней ушла Таня.

Но больше Сережа Крамской ничего уж не помнил, потому что физкультура с некоторых пор была его любимым предметом, а баскетбол — его любимой игрой.

Он с опозданием вбежал в зал. А все ж Степан Семенович на него не ругался. Потому что видел старательность ученика и видел, какой тот сделал скачок за лето «в своем физическом развитии», как выражался Степан Семенович, который любил читать специальную литературу.

В далеких мечтах своих, за стаканом вечернего чая, он почему-то представлял, что именно из этого прежде такого заморенного мальчишки может вырасти разрядник, а там, глядишь, и мастер, а там, глядишь, и…

Степан Семеныч имел довольно редкую даже среди спортсменов профессию: тренер по гребле на каноэ-одиночке. Обстоятельства, однако, сложились таким образом, что он стал школьным учителем физкультуры.

О том, какие виды имеет на Сережу учитель физкультуры, мало кто знал. Бабушка, например, Елизавета Петровна, даже и не подозревала. А если б узнала, ох, она пришла бы в огромное волнение!

Здесь только не надо думать, что бабушка была такая жуткая ретроградка и не понимала роль спорта в современном мире. Все она понимала! Но согласитесь: если с мальчиком, с твоим единственным внуком (к тому же с бывшим Крамсом!), происходит столько всего неожиданного… Да еще и «спортивная одаренность»… Согласитесь, это уж многовато!

Надо заметить, Елизавета Петровна понимала, что многие изменения в Сережином характере в основном пошли ему на пользу. А все равно бабушке было страшно: ведь когда человек так меняется, это уж по существу не тот человек. Может, и лучше, но не тот!

Вот о чем она думала, поджидая Сережу из школы. И знала наперед: ее опасения никто всерьез не примет. Не только сам Сережа, но даже и сын с невесткой.

Мы ведь обычно как рассуждаем? Старая стала — значит, все, до свидания. У человека, можно сказать, самая мудрость просыпается, а его — на пенсию.

Ворчим потихоньку: ей бы, мол, в магазины для нас ходить да внуков качать, а она, понимаешь, философствует…

Эх, старость — самый несправедливый возраст!

Если вы увидите старушку на футбольном матче, что вам придет в голову? Да то же самое, что и вашим соседям: «Заблудилась бабулька!»