Сергей Иванов - Его среди нас нет

— Ну идем. Чего ты?

— Нам, Марин, надо в школу с тобой идти. Меня, Марин, обвиняют, что я семь рублей украл!

— Какие еще семь рублей? — Она покраснела. — Что это за чушь?!

— Самсонова на меня сказала…

И дальше — о горе! — пришлось объяснять, зачем это ему понадобилось идти вчера за портфелем Лиды Самсоновой. Как рассказать ей, что еще сутки назад Самсонова ему почти нравилась, а сегодня… До чего же хорошо было бы, если б девчонки умели понимать такие вещи без слов.

И в то же время ему надо было спешить «со страшной силой»: ведь его ждал целый класс!

— Пойдем, Марин. Я по дороге тебе… Только ты не обижайся на одну вещь. Ты веришь, Марин, что я…

Какое же слово тут поставить? «Дружить»… Ой, какое скучное словечко!

— Ну и чего ты хотел сказать-то, Сережа? Говори уж, не бойся. — Чувствовала она, что Сережка перед ней в чем-то провинился.

— Ты знаешь, Марин, Самсонову?

— Хм… Знаю!

Нет, я не позавидую в эти минуты Сереже Крамскому. Да ему и никто не позавидует! И давайте-ка пропустим те бесконечные пять минут, которые тянулось это объяснение.

Маринка шла опустив голову, глубоко засунув руки в карманы. Надо же! Буквально позавчера Сережа казался ей загадочным и таким необъяснимым. А теперь он был простым мальчишкой, который попал в беду. Но странно: от простоты этой он не становился для Маринки неинтересней.

Так уж сложилось в ее жизни — она привыкла, чтоб ее слушались. Она невольно и подружек себе таких выбирала — которые говорят: «Ой Марин, спасай! Чего делать, прямо не знаю…» Вот и Сережа ей попался такой же.

Не поднимая головы, искоса она посмотрела на него. Лицо у Сережи было напряженное, растерянное, раздосадованное. Он уже почти слышал, как Маринка задает ему вопросы про Самсонову. А еще хуже — про Таню.

Маринка же его лицо поняла совсем по-другому: он ждет помощи. Ну естественно, а как иначе, ведь она Коробкова!

Только, увы, к этой истории Маринка не имела никакого отношения и не могла придумать, как же его выручить, шляпу такую… детективную.

И вдруг вспомнила, вспомнила все-таки! Даже засмеялась от радости.

— Да я все знаю! Не бойся! Я ее видела. Она сама потом заходила к вам в класс, минут через пять после тебя!

— Кто?!

— Эта… Самсонова ваша.

Он хотел пробормотать что-то вроде: «Ты не ошибаешься?» Да ведь она не ошибалась — это ясно.

— Сколько времени она в классе пробыла?

— Я не следила… Да не важно! Пойдем сейчас и скажем!

И тут Сережа ее удивил.

— Ничего мы не скажем! — Он крепко держал Маринку за руку. Но совсем не так, как вчера, а строго — чтоб она и единой мыслью не посмела ослушаться.

Маринке стало обидно:

— Чего ж ты, струсил?

Не время было сердиться и выяснять отношения.

— Марин, я тебе все расскажу. Но сейчас просто некогда. Сейчас надо только сказать, что ты меня видела в классе. И видела, что я там делал. Больше ни слова!

Они уже стояли на школьном дворе. Их уже могли видеть из окон шестого «А».

— Даю слово, я тебе все объясню!

Надо было или спокойно соглашаться, или строить из себя избалованную королеву.

Маринка больше привыкла исполнять королевские обязанности. Но ведь с ней что-то произошло вчера. И может быть, она даже стала другим человеком. Хотя лично я не очень верю в такие превращения. Просто человек часто сам не знает, каков он. Вот и Маринка — всю жизнь думала, что она избалованная королевка, а на самом деле оказалась верным товарищем!

— Ты согласна, Марин?

— Ладно. Пошли.

Дальше можно было бы рассказать, как оно все там произошло, как удивленно и с какой печалью раскрыл глаза Годенко, когда увидел «свидетеля».

В сердце Годенки вошла острая ледяная сосулька.

— Ты чего, Гриха? — тихо спросил Воскресенский.

— Ничего! — мужественно ответил Годенко. — Называется: убийство лысого в зарослях укропа…

А уж как прищурилась Таня…

И как шестой «А», который весь извелся от нервной скуки и уж двадцать раз с разом проклял преподобного Корму, как этот самый шестой «А» вдруг… Нет, эффект, произведенный появлением Сережи и Маринки, описать невозможно. Слишком была знаменита эта Коробкова М. среди шестых и седьмых классов.

— Не бойся, Марин. Говори! — И больше ей Сережа помочь ничем не мог.

Ох, как она пожалела, что не воспользовалась неоднократно повторенным советом своего отца: всегда перед выступлением хорошенько подумать, что и как собираешься говорить.

Улыбнувшись жалкой улыбкой, она приступила к даче показаний. И, закончив, спросила — так робко, что потом готова была презирать себя всю жизнь:

— Мне теперь уйти?

Ей никто не ответил, потому, наверное, что сейчас никто не мог взять на себя роль главнокомандующего. И Маринка вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь, излишне старательная девочка. «Ну, я же должна была это сделать, я и сделала. Я обещала ведь… Я же… Мало ли! Что ж, человек разволноваться не может!» И потом ни с того ни с сего: «Если он мне сегодня не позвонит, я его убью!»

А Сережа в это время говорил:

— Даю классу слово, что деньги завтра будут здесь!

Таня Садовничья собралась было затеять новую склоку. И не смогла! Быть может, потому, что ей в голову пришли именно эти слова: «затеять склоку».

— А когда мы получим надлежащие объяснения? — спросила Серова и аж покраснела от таких слов.

— Вместе с деньгами!

И так у него это здорово получилось, что никто уж не смог ничего возразить.

Шестой «А», говоря по совести, устал. И хотелось есть. Сережа, отчасти сознательно, отчасти нечаянно, воспользовался этим. Он спросил у пострадавших:

— Вы можете подождать свои деньги до завтра?

Миронова только кивнула, а Тарасова Катька тихо пролепетала:

— Я тогда скажу дома, что у меня их взяли на один день…

— Скажи, — кивнул Сережа. — Не бойся!

— А чего, по двадцать копеек-то уже не надо собирать? — спросил Тренин, который, как всякий не больно самостоятельный сверчок, вернулся на свой не больно самостоятельный шесток.

— Уже не надо! — ответил Сережа.

Когда все спешат или, вернее, когда все рады уйти, скрыться бывает легко. Он сделал самую простую вещь — зашел в уборную. Услышал, как его класс недружной толпою спустился по лестнице. Известное такое состояние, когда ни с кем не хочется говорить, а только поскорей бы остаться одному.

Они как раз именно этого все и хотели, тридцать пять без вины виноватых.

Плохого они ничего не сделали. Почти ничего плохого, почти не сделали… Но вдруг почему-то им трудно стало смотреть друг на друга.

Таня Садовничья, одна из очень немногих, не чувствовала за собою вины. Но ей было как-то не по себе, ей было как-то странно и худо. Она поискала глазами Крамского. Может быть, он проскочил на улицу раньше? Саму Таню задержала в классе Миронова. Что-то там бессмысленное начала толковать про обыски.