Алексей Мусатов - Стожары

Но Санька все же решил, что не позволит Девяткиным хозяйничать у них на усадьбе, и упрямо продолжал копать огород. Потом он поправил завалившуюся изгородь вокруг усадьбы, сложил в аккуратную поленницу лежавшие грудой дрова, перебрал шаткие, скрипучие ступеньки у крыльца.

По вечерам Санька старался ложиться спать последним. Выходил на улицу, осматривал, не забыты ли на крыльце веревка или ведро, проверял, плотно ли закрыты ворота, надежен ли засов у калитки.

Когда Никитка с Феней начинали возню в доме или ссорились, Санька строго на них прикрикивал:

— Совсем избаловались, маломощные! Вот я вас приберу к рукам!

А как-то раз за обедом звонко щелкнул Никитку по лбу ложкой, когда тот прежде времени начал вылавливать из миски куски мяса:

— Куда гонишь спозаранку? Сигнала жди. — И, выдержав паузу, постучал о край миски и объявил: — Теперь можно.

После школы Санька редко задерживался на улице, сразу же бежал домой.

— Домоседом стал, Коншак, — упрекал его Петька: — все кости на печке прогреваешь.

— Тебе что! Из школы пришел, щей навернул и болтай болты хоть до утра! — сердился Санька. — А у меня дом на шее. За всем присмотр нужен.

За этими новыми делами и заботами школа стала отодвигаться назад. Возвращаясь домой, Санька на скорую руку готовил уроки, а порою и совсем не раскрывал учебников, хотя никогда учение не было ему в тягость. Науки давались Саньке легко, он жадно глотал книги, любил опережать в знаниях товарищей, и если что мешало ему, так это нетерпение. Мальчику всегда хотелось знать заранее, что же завтра расскажут учителя, какую новую страницу откроют перед ним. Это было, как в раннем детстве, когда Санька, совсем еще малыш, в жаркий летний полдень ушел от своего дома, чтобы посмотреть, что же там, за околицей деревни. А от околицы потянуло к реке, от реки — к пригорку. И Санька брел и брел, пока отец не догнал его и не принес на руках домой.

Теперь же Санька все реже и реже радовал учителей ясными и твердыми ответами, и те никак не могли понять, что случилось с мальчиком.

Правда, первая двойка, которую получил Санька, наполнила его жгучим стыдом.

— Печально, Коншаков! Садись. Очень печально, — со вздохом сказала Надежда Петровна. — А впрочем, обожди. Попробуем выяснить, в чем тут первопричина.

Кроша мел и шмыгая носом, Санька тут же, на скорую руку, придумал «первопричину»: мол, мать у него целый день в поле, а он и за домом следит и огород копает.

— Правильно, правильно! — поддержали Саньку дружки. — Хозяйство у него большое, едоков много, и корзинки плести надо…

После школы Санька направился к матери на делянку.

В поле шел сев. Земля, точно гребнем, была расчесана зубьями борон.

На краю Старой Пустоши, где лежала делянка Катерины, Санька заметил Захара Векшина. Лукошко, точно огромная спелая тыква, висело у него на груди. В белой холщовой рубахе, без шапки, старик торжественно шагал по делянке, мерно взмахивая правой рукой, и зерна, просвечивая на солнце, падали на землю частым золотым дождем. На межнике стояли Маша, Федя и Степа и наблюдали за севом.

Захар дошел до конца делянки, постучал по пустому лукошку и крикнул:

— Семена кончились! Поторопите-ка там…

Маша с Федей первые выбежали на дорогу. На взгорок поднималась подвода с мешками. Катерина и Лена Одинцова подталкивали ее сзади.

Неожиданно оборвался веревочный тяж, и подвода остановилась. Катерина распрягла лошадь, связала концы веревки. Но запрячь лошадь обратно в телегу было не так просто. В этот раз ей попался не спокойный, покладистый Муромец, а придурковатая, озорная кобыла Лиска. Она с такой жадностью припала к молодой траве у обочины дороги, словно ее целую неделю морили голодом, и никак не хотела входить в оглобли.

Катерина в сердцах замахнулась на лошадь вожжами. Лиска взбрыкнула, шарахнулась в сторону и помчалась в поле.

Санька бросился наперерез лошади. Та на мгновение приостановилась, скосила на мальчика хитрый лиловый глаз, словно хотела сказать: «Попробуй теперь слови!» — и круто повернула в другую сторону.

Ребята окружили Катерину. Подошел с пустым лукошком дед Захар. Заметив убегающую в хомуте Лиску, он даже поперхнулся от изумления и недовольно покачал головой.

— Ничего, Захар Митрич… Мы на себе перетаскаем — тут недалеко, — растерянно сказала Катерина и, ни на кого не глядя, хотела взвалить на спину мешок.

— С ума рехнулась! — закричал на нее дед Захар. — Шесть пудов в мешке!

— Тетя Катя, не надо! — подбежала к ней Маша и оглянулась по сторонам. Заметила у дороги две длинные жерди. — А если волокушу сделать…

Санька не знал, куда деваться от стыда. Сейчас подойдут колхозницы, бригадир, поднимут мать на смех: «Лошадь в хомуте упустила. Небывалое дело!»

Нет, пока не поздно, надо словить Лиску.

Санька бросился в поле, но Лиска была хитра и злопамятна. Она делала вид, что всецело занята травой, но, как только рука Саньки протягивалась к уздечке, шарахалась в сторону и убегала. Только минут через сорок, прижав Лиску к речной заводи, Саньке удалось словить ее.

Он всунул лошади в рот железные удила, вскочил на спину и пустил в галоп. Лиска отчаянно взбрыкнула задними ногами, но Санька сидел как влитой. Тогда Лиска применила свой излюбленный прием: с разбегу остановилась, повалилась на землю и принялась кататься на спине. Но Санька знал, с кем имеет дело, и вовремя отскочил в сторону. Подрыгав в воздухе ногами и плотно укатав траву, лошадь поднялась, но Санька вновь вскочил ей на спину.

Поняв наконец, что мальчишку не перехитришь, Лиска смирилась. Санька пригнал ее к телеге, запряг и отвез мешки на делянку.

Когда в сумерки, возвращаясь домой, он проходил мимо избы Девяткиных, навстречу ему выбежал Петька.

Он притопнул крепкими, почти новенькими тупоносыми желтыми ботинками, словно собирался пуститься в пляс, потом задрал ногу и показал толстую подошву:

— Видал обновку, Коншак! Непромокаемые, без износу…

Санька пощупал кожу и перевел взгляд на свои разбитые сапоги — до лета, пожалуй, не дотянут.

— Обувка что надо… Откуда такая?

— Спрашиваешь! — подмигнул Петька. — У меня ж матка, если что нужно, из земли выроет, из ноги выломит. — И, спохватившись, засмеялся: — Да ты не думай чего… Обувка законная. Дядя Яков из города прислал, материн брат. Он там в сапожной артели за первого мастера.

Из окна выглянула Евдокия и позвала Петьку ужинать.

— А-а, племянничек! — заметила она Саньку. — Заходи, заходи, давно ты у нас не был.

Санька неохотно вошел в избу.

Евдокия налила в миску дымящихся щей, нарезала хлеба.

— Садись, Саня, поешь.

— Да я же сытый, тетя Дуня! — отказался Санька.