Василий Голышкин - Красные следопыты (Повести и рассказы)

Став шофером, я захлопываю дверцы автобуса перед самым носом у моих «папиных врагов». В кино, будучи билетером, запихиваю их куда-нибудь за колонну...

Врагов много, а я один. И мне изо дня в день приходится изощряться в изобретении все новых и новых способов мести. Иногда мне хочется плакать над своей жестокостью. Порой я даже ненавижу себя за это. Но стоит мне вспомнить папины слезы, и я вновь перевоплощаюсь в кого-нибудь...

Так я играю и мщу, не подозревая, что врагов у папы не так уж много, всего один, да и тот... его друг.

Было воскресенье. Зазвонил телефон. Я снял трубку и прислушался.

— Кто? — строго спросила трубка.

Я сразу узнал голос папиного друга и начальника Слепцова. Он всегда так строго спрашивал.

— Я, — сказал я и заранее улыбнулся. Узнав меня, Слепцов обычно шутил. «А не врешь?» — строго спрашивал он. «Не вру», — отвечал я. «Честное пионерское?» — «Честное пионерское».

Испытав меня таким образом, Слепцов приказывал позвать папу, и они долго пересмеивались друг с другом по телефону.

...— Я, — сказал я и заранее улыбнулся. Но шутки не последовало.

— Отца! — строго хрипнула трубка.

Я осторожно положил ее на стол и пошел за папой. На этот раз они не пересмеивались. Слепцов, наверно, о чем-то спрашивал, потому что папа трижды ответил «нет». Я видел, он побледнел, и на лбу у него оловянными шариками засверкали капельки пота. Трубка еще ругалась, когда он задумчиво опустил ее на рычаг.

Раньше мы жили в Лисках. Потом переехали в Долинск. Из села в райцентр. Мама говорила, что папу перевел Слепцов.

Они были друзья. Еще с армии. Папа был офицером, а Слепцов у него солдатом. Папа любил солдата Слепцова и помогал ему расти. Сперва Слепцов стал ефрейтором, потом сержантом, потом старшиной, потом офицером и обогнал папу в росте. Но папа не сердился. «Надежней Слепцова друга нет», — говорил он.

Слепцов нашел нас в деревне, в совхозе, где папа служил по строительству. «Работяга», — говорили про него с уважением. Слепцов перевел нас в райцентр и стал папиным начальником.

Вскоре нам дали квартиру. «Слепцов дал», — с гордостью говорила мама.

Я никогда не видел моря. Какое оно? Один папин знакомый, армянин дядя Арам, так сказал:

— Справа вода, слева вода, спереди вода и сзади вода.

— А посередине? — спросил я.

— Тоже вода, — усмехнулся в усы дядя Арам.

— А берег?

— Берега не видно. Как будто совсем нет.

Пропавший берег долго мучил меня. Без берега море казалось страшным. Вода и вода... В новой квартире папа спросил:

— Хочешь, покажу море?

Я уже знал, как «показывают» Москву. Берут и тянут за уши. До слез больно и обидно, что попался на удочку.

— Нет, — сказал я, — не хочу.

Папа удивился:

— Не хочешь видеть море?

— Хочу, — сказал я с вызовом и зажал уши руками.

Папа еще больше удивился и вдруг, поняв меня, засмеялся. Наверно, когда-нибудь ему тоже «показывали» Москву.

— Нет, нет, — сказал он, — без этой глупости.

Мы вошли в темную комнату. Папа щелкнул выключателем, и я увидел чудо. Передо мной, тихое, как спящая Нюрка, лежало море. У него были мраморные берега. Четыре мраморных берега. По одному, пыхтя, бежал паровозик и волок длинный, как сосиска, состав. По другому маршировали солдаты. Вдоль третьего, рассыпались разноцветные домики. Четвертый берег был гол, как лысина. Наверное, потому, что не хватило игрушек.

Вода в море была синей и прозрачной. По морю, гордо растопырив крылышко паруса, плавал кораблик.

Вдруг что-то фыркнуло, и по воде, как по бубну, хлестнули струи дождя. Это папа включил душ.

Слепцова я не любил. Он был маленький, а голос у него был большой. Вернее, у него было два голоса. Одним, нежным, он разговаривал с мамой. Другим, грубым, чего я терпеть не мог, с папой: «Ты вот что, старик... »

Папа почему-то не обижался, но не всегда соглашался со Слепцовым. Тогда обижался Слепцов. Надувался, как пузырь, мрачнел и уходил. Папа, смеясь, шел его провожать. Но Слепцов не хотел, чтобы его провожали. Он захлопывал дверь перед самым носом у папы.

Скоро я понял: папа относится к Слепцову снисходительно. Прощает ему то, чего не прощает другим. Только раз он рассердился, когда мы переехали и Слепцов пришел нас поздравить с квартирой.

— Владей и помни Слепцова, — сказал маленький Слепцов, похлопав большого папу по плечу.

— Слепцов — это еще не вся Советская власть, — усмехнулся папа, помолчал и добавил: — Не вся, пожалуй.

— Не вся, но власть, — сказал Слепцов и пристально снизу вверх посмотрел на папу. Так смотрит учитель на провинившегося ученика.

Мама была рада квартире, как игрушке. Я тоже был рад. Гордый кораблик, растопырив крылышко паруса, смело бороздил воды мраморного моря. Один папа хмурился. С тех пор как мы переехали, он все время хмурился. Мама заглядывала папе в глаза. Я тоже заглядывал, но ничего, кроме самого себя, в черном хрусталике не видел. Папа был непроницаем. Он ведь был железным папой и умел скрывать свои чувства.

Мы готовились к празднику. Маме исполнилось тридцать два года. В день рождения ей всегда почему-то исполнялось тридцать два года.

— Мама, — спросил я однажды, — сколько тебе лет?

— Тридцать два, — ответила мама.

— А в прошлом году? — не скрывая насмешки, напомнил я.

Мама притворилась удивленной.

— Что в прошлом году? — спросила она.

— Сколько лет было?

— Тридцать два, — торжественно призналась мама. — И всегда столько будет. Запомнил?

Я запомнил. Моей маме всю жизнь было тридцать два года.

Слепцов на день рождения не пришел. Мама тревожилась. Папа хмурился.

Когда гости разошлись, зазвонил телефон. Мама сняла трубку.

— Слепцов, — шепнула она, прикрыв трубку рукою.

— Нет, — сказал папа.

— Он вышел, — сказала мама в трубку. — Что ему передать?

Мама покраснела, выслушав ответ.

— Он неприлично выругался, — сказала она.

— Негодяй! — сказал папа.

— Еще он сказал, что выбросит нас отсюда, как щенят. — Мама с тоской посмотрела вокруг: у нее отнимали игрушку.

— Если это — Слепцово, мне не жалко, — сказал папа, также посмотрев вокруг.

— Тебе и нас не жалко! — крикнула мама, обнимая меня.

— Надя! — страдая, крикнул папа.

Больше он ничего не сказал. Только дышал и разевал рот, как большая рыба.

— Ма-ма!— на всякий случай захныкал я.

— Ты что, сынок? — Мама засмеялась сквозь слезы.

Потом подошла к папе. Он стоял возле окна и смотрел в ночь.

— Прости, Миша, я сама не знаю, что говорю, — сказала мама, — но у нас дети.

Она вышла. В ванной запел кран. Мама умывалась.

Папа разделся и лег спать. Я тоже разделся и посмотрел на папу. Папа понял.

— Давай, пожалуй, — сказал он.

Я лег с папой. Пришла мама, погасила свет и молча легла рядом со мной. Она пахла морем. Потом вдруг мамы не стало. А стало море, пахнущее мамой. В море тонул кораблик. Шел ко дну гордый кораблик, сложив крылышки паруса. На мраморном берегу стоял Слепцов и протягивал капитану какую-то бумагу.