Лев Кузьмин - Луна над заставой

За окном шуршал осенний дождь, а в квартире Крутовых было светло, весело. Там собрались все соседи и чуть ли не хором нахваливали Танину маму:

— Молодчина вы, Наталья Петровна! Молодчина и храбрец! Отправляетесь с дочуркой в такое серьёзное место, на пограничную заставу.

Мама укладывала большой, пахнущий кожей чемодан, смущённо улыбалась:

— Храбрость тут не при чём… Просто мы с Таней — семья офицера-пограничника. И если он нас к себе приглашает, значит, надо собираться и ехать.

А соседи твердили своё:

— Всё равно вы молодчаги!

Но тут Павлин Егорыч Велосипедов — персональный пенсионер, рассудительный человек — достал из кармана табакерку, зарядил нос крупной понюшкой, крепко чихнул и сказал:

— Нет! Поступаете вы, уважаемая Наталья Петровна, неверно.

— Разве? — удивились соседи.

— Отчего неверно? — удивилась мама.

— А оттого, — объяснил Павлин Егорыч, — что лично я на вашем месте в такую рискованную поездку Таню не взял бы.

— Как так? — испугалась Таня, а мама застыла над раскрытым чемоданом.

— Почему, Павлин Егорыч? Почему?

И тогда Павлин Егорыч сам стал задавать вопросы, сам стал отвечать:

— Таня у вас — кто? Девочка… А на заставе — что? Служба… А вы по телевизору видели, какая это служба? Суровая, напряжённая… А вы на экране хоть однажды заметили: девочек там показывали? Нет, не показывали… Ни девочкам, ни мальчикам там не место! И вот поэтому, как самый тут старший, вношу предложение: езжайте, погостите на заставе одна, а мы коллективно за Таней приглядим. Здесь у неё — друзья, то, что ребёнку в первую очередь необходимо; а на заставе ей не с кем будет даже перекинуться приятельским словечком… Уф! — остановил он долгую свою речь и повторил: — Да, не с кем!

— А с бойцами? — воскликнула Таня.

— А пограничники-бойцы, как я уже отметил, день и ночь на службе. Им не до твоей милости.

— До моей! Я сама там, если надо, послужу! Я всё равно там в чём-нибудь да пригожусь! Я дома не останусь! — закричала отчаянно Таня, и мама кинулась её утешать:

— Не останешься.

— Ну, как знаете… Моё дело — предупредить, — развёл руками Павлин Егорыч; и, уважая мнение Павлина Егорыча, все взрослые соседи тоже развели руками.

Лишь Танины приятели — девочки Лепёшкины да мальчики Синицыны — сказали:

— Не сдавайся. Поезжай.

Да ещё бабушка Лепёшкиных — Настасья Филипповна — согласно с ребятишками закивала Таниной маме:

— Конечно, конечно, поезжайте к вашему папе вместе. Где иголка, там должны быть и нитки. То есть вы с Таней… Только возьмите с собой хоть несколько баночек сгущённого молока. А то застава и в самом деле не Москва родная — молока там, поди, не купишь. А Тане надо пить молоко, подрастать.

И мама с Таней бабушки Лепёшкиной послушались, сказали ей спасибо, голубых банок, правда не с молоком, а со сливками, натолкали в чемодан целую дюжину.

Ну, а Павлина Егорыча за его такое беспокойство они поблагодарили тоже. Даже дали ему слово прислать открытку и всё в ней про свою жизнь на заставе, на суровой пограничной службе рассказать.

А на другой день большой пассажирский самолёт поднял Таню и маму над мокрыми полями, над стылыми туманами Подмосковья.

Потом вся круглая земля под самолётом как бы повернулась, и они опустились в зелёном аэропорту, в южном городе.

Здесь, несмотря на позднюю осень, цвели розы, шумели фонтаны. В фонтанах плескались озорные черноглазые ребятишки. Только побыть в этом городе долго не пришлось. Таня с мамой тут лишь пересели с большого самолёта на маленький. Они пересели на шустрого, как назвала его ласково мама, «Антошку», и опять понеслись в синей синеве бок о бок с белыми облаками.

«Антошкин» мотор гудел спокойно. Облака за окнами белели тоже спокойно. Только вот Таня тревожилась всё равно. После того домашнего разговора она всё думала: найдётся ли ей на заставе какое-нибудь полезное дело или не найдётся? Будет она помехой на заставе бойцам или не будет? Ведь спорить со стареньким Павлином Егорычем — одно, а как выйдет на деле — другое, и Таня попробовала спросить маму, но и от неё ясного ответа не получила.

Мама сказала:

— Не знаю. Я тоже волнуюсь. Папа стал начальником заставы недавно, и я, так же, как ты, еду туда в первый раз. Наверное, всё будет зависеть немножко и от тебя, и от меня, от нашей с тобой самостоятельности.

И Таня решила, что как только долетит до места, так сразу и станет самостоятельной. А пока припала к выпуклому стеклу, принялась смотреть, где же они теперь.

Но тут «Антошка» привалился на левое крыло, заложил над удивительно жёлтым полем широкий круг, пошёл вниз, стукнул колёсами и покатился по земле.

Жёлтое поле оказалось аэродромом в песках.

Пески и только пески были тут до самого горизонта.

Лишь невдали от взлётно-посадочной полосы виднелся единственный домишко да в жидкой тени под деревом у крыльца стояли автобус для пассажиров и небольшой, бурый от пыли автомобильчик-вездеход.

Когда мама с Таней вышли из самолёта на сухой, жаркий воздух, то даже растерялись от такой здесь пустынности. Но тут увидели: бежит к ним, взбивает сапогами жёлтый песок военный человек в зелёной фуражке.

— Вот видишь, одному пограничнику уже до нас! — обрадовалась Таня, опять припомнив спор с Павлином Егорычем.

Мама тоже обрадовалась:

— Точно! Причём, это наверняка от папы.

А боец, и верно, подбежал, вскинул загорелую ладонь к козырьку, сияя карими глазами, сказал, как отпечатал:

— Сержант Парамонов! Прошу в машину… Товарищ лейтенант Крутов находится при исполнении служебных обязанностей, но очень ждёт дорогих гостей!

Тане сразу понравилось, какой Парамонов весёлый, какой он уверенный, и она тут же вспомнила про свою самостоятельность. Она кинулась к составленному невдали от самолёта багажу, ухватилась за ручку своего чемодана. Ухватилась, покачнула — стронуть не смогла.

Парамонов вежливо Таню посторонил, чемодан поднял, удивлённо крякнул:

— Ого! Никак маленькую пушечку везёте?

— Это не пушечка, это сливки, — засмеялась Таня, а мама тоже пояснила:

— Да, да… Это сгущённые сливки. Так что вы, пожалуйста, не удивляйтесь.

Но сержант Парамонов всё равно пожал плечами, правда, вслух больше ничего не сказал.

А потом они уселись в тот низенький, бурый, с брезентовой крышей вездеход. Пассажирский автобус всё ещё стоял в тени под деревом, а они уже, поднимая пыльную тучу, покатили по дороге в песках прямо к жаркому горизонту.