Моника Хьюз - История с танцем призраков

Церемония чаепития была и у прадедушки. Напиток из чайника он разливал в торжественной тишине. Потом клал сахар и помешивал его четыре раза — потому что сторон света четыре, так он учил Тома. Он поднял кофейную кружку — купил их на бензоколонке, когда заправлял машину, три кружки на доллар — и начал медленно пить, с удовольствием втягивая с жидкостью обжигающий пар — «вш-шшш, вш-шшш». Том копировал его, полный блаженства.

Дома мама говорила: «Если не умеешь пить чай, как подобает джентльмену, лучше пей его на кухне», и Том выскальзывал из-за стола с чувством стыда, но и облегчения. А здесь он преспокойно потягивал чай, улыбался прадедушке, сидевшему по другую сторону кухонного стола, и видел, как лицо его расплывается в улыбке. Улыбка у прадедушки была поразительная — длинные борозды на лице старца вдруг раскалывались на тысячи горизонтальных морщинок. Коренные зубы у него выпали, но передние были ровными и крепкими, чуть пожелтевшими от чая и табака. От этой улыбки становилось тепло на душе.

Том любовно оглядел комнату — потрескавшийся линолеум на полу, семейные фотографии в дешевых рамках, просевший диван перед печуркой. Вот бы сюда маму с папой… Он представил, как они сидят здесь за столом, и тут же увидел эту комнату глазами мамы.

— Прадедушка, а почему бы тебе не обновить свое жилище? Слегка. Я могу помочь.

— Постелить настоящее индейское одеяло да повесить на стену головной убор из перьев? — Улыбка на лице старого вождя разбежалась тысячью складочек из папиросной бумаги. — Ты слушаешь свою маму, Том. Индеец не в этом. Индеец живет в тебе самом. Он в том, что ты чувствуешь, а не в том, что вешаешь на стены. Или тебе хочется, чтобы я разбил вигвам у подножия холма?

Лицо Тома засветилось.

— А что, прадедушка, это было бы отлично.

— Думаешь, мама каждое воскресенье будет отпускать тебя в такую даль? Разрешит тебе спать в прериях?

— Может, и разрешит.

— Нет, Том. Она давно все решила, как и твой отец. Она никогда не позволит ему вернуться в вигвам, да и тебе тоже. Пойми правильно, я ее не обвиняю. Она много сделала для моего внука. Я знаю, что ваш большой дом, красивая мебель — во многом ее заслуга.

— А мне все время приходится вытирать ноги. — Голос Тома взывал к сочувствию.

— Ты и здесь их вытираешь. У меня всего лишь линолеум, но это — мой дом, и приносить грязь сюда тоже не следует. Ну, кружка уже пустая?

В несколько глотков Том допил горячее сладкое варево, через спальню старого вождя они вышли в заднюю дверь, прошагали мимо надворной постройки и стали подниматься в гору. На поросшем кустарником холме паслось несколько худосочных коров да безостановочно ползал вверх-вниз насос нефтяного двигателя, дальше приютился осинник, а за ним, в гуще деревьев, — обрывистый берег реки.

Вокруг стояла благостная тишина, под мокасинами прадедушки не шуршали даже опавшие листья, и Том в своих кроссовках старался осторожно ступать по шелестящему, золотому ковру. Они остановились: вот семейство бурундуков, а вот жирный сурок собирает корм на зиму, а вот две сороки, ишь какие смелые, выхаживают прямо перед ними по траве, да еще черно-синие хвосты распушили — прямо тебе король с королевой.

Ближе к обрыву деревья поредели, да и травы — высохшей, пожухлой — было мало. Они присели у самого края и стали смотреть вниз, где футах в пятидесяти — шестидесяти текла река. Дул легкий ветерок, откуда-то доносился запах костра, прелых опавших листьев. Сидя рядом с прадедушкой, Том улавливал и его особый запах — тут и табак, и роба из оленьей кожи, и мазь, которой он смазывал волосы, прежде чем заплести у затылка косичку. Слегка прикрыв глаза от солнца, Том прислонился к плечу прадедушки и, чуя знакомый аромат, мечтал: пусть воскресенье никогда не кончается.

— Тебя что-то тревожит, сынок?

— Да. Есть немного.

— Хочешь поговорить об этом?

— Не знаю.

Том поерзал, не отводя глаз от реки, — чего только не нанесли в нее таявшие льды, оттого и вода так сильно помутнела. Старец сидел неподвижно, словно словно статуя — само ожидание и мудрость, — словно нависшие над рекой утесы. После паузы Том выпалил:

— Понимаешь, прадедушка, я уже в девятом. Со следующего года — старшие классы. Надо определяться, выбирать себе специальность. А я до сих пор не знаю, кем хочу быть.

— Тебе сейчас тринадцать, Том? — Это, как и прежде, был голос вождя, он звучал спокойно и властно, только уже не гремел раскатисто, а напоминал шелест опавших листьев. Голос осени, голос зимы.

— Да. В январе стукнет четырнадцать.

— Почти мужчина. — Сказано ровно, бесстрастно. Том резко повернулся к старцу. Мужчина? Мысли его заметались.

— Я? — спросил он вслух. — Я не чувствую себя мужчиной. Прадедушка, я даже не знаю, кто я такой. Понимаешь? Попробуй выбери дело всей жизни, когда не знаешь, кто ты такой. Как тут быть? — И он уставился на старого вождя. За морщинами и пожелтевшими зубами таилось что-то незыблемое, ясное и прочное. — Прадедушка, помоги мне.

Старец кивнул, не просто так, а как бы официально, словно давая обещание. Наступила долгая пауза. Тени, незаметно скользя, сместились левее. На поверхности воды искрилось солнце…

— А чего хочет твой отец?

— Чтобы я стал адвокатом, как он. Он и представить не может, что я пойду другой дорогой.

— Я слышал, он очень преуспевает.

— Мама говорит, что его скоро назначат судьей. Наверное, поэтому он и занялся политикой и играет по воскресеньям в гольф со всякими важными людьми. Ему самому это не по душе.

— А чего хочет для тебя твоя мать? Это ты знаешь?

— Чтобы я преуспел в жизни. Ей все равно, кем я буду — адвокатом или доктором. Лишь бы добился успеха.

— Ну а ты сам, Том? Ты и сам хочешь именно этого — успеха?

— Карьера адвоката или доктора не по мне, знаю точно. Еще десять — двенадцать лет учиться — университет, диссертация. Да это же ловушка! Пройдет двенадцать лет, а я только начну делать первые шаги? А вдруг мне эта работа не понравится? Наверное, можно преуспеть и по-другому. Нот взять тебя, прадедушка. Ты ведь добился успеха.

Старец откинул голову назад и засмеялся, и на морщинистых изломах его лица заиграли солнечные блики.

— Ты хочешь преуспеть в жизни, став индейским вождем, сынок? Как раз это тебе не удастся. — Лицо его снова посерьезнело. — Мой сын ушел из резервации. Что же, вольному воля. Он погиб на войне, но прежде успел заработать и дать твоему отцу хорошее образование. Твой отец женился на белой девушке и решил жить в мире белых. Для своей семьи он проложил сквозь лесные заросли новую тропу, и именно по ней суждено ступать тебе.

— А если я этого не хочу?

— Чего же ты хочешь?

— Не знаю. Ничего не знаю. Не знаю даже, белый я или индеец.