Ирина Андрианова - Мой сумасшедший папа

— А здорово я ее припугнул...

— Кого? — не поняли они.

— Ну, дуру эту, чмошницу. Затащила меня зачем-то на чужую дачу… Еле отвязался.

— Чёрт, мы тебя не просим откровенничать, дорогой, — почти ласково проговорила Эльза.

— Ладно, ребята, вы молотки, умеете друзей охранять и ценить, — бодро, покровительственно сказал Чёрт.

Никто ему не ответил, все вытащили сигареты и закурили.

А потом…

Мне больно писать о том, что случилось спустя минуту. До сих пор, уже через несколько лет, я ощущаю физическую дрожь при воспоминании об этом «потом».

Из-за угла школы вышел мой папа. Сгорбленный, лысый, в странной одежде — темной пижаме и обычном сером пиджаке от чьего-то костюма. В руке мой папа держал увядший пион. Тот болтался на мягкой ножке туда-сюда. Видно, папа ходил с ним давно.

Папа подошел к курящей команде:

— Дорогие дети! Поздравляю вас с окончанием средней школы. Желаю вам всего самого доброго!..

— Ты чего раскудахтался, хмырь? — оборвала его Эльза. — Видишь, люди отдыхают, гуляй дальше.

Я не предполагала, как мой папа может среагировать на такое прямое хамство, но он или не расслышал, или не понял, или не принял близко к сердцу Эльзины слова.

Компания начала его заинтересованно разглядывать, подхихикивая. Пиджак в сочетании с больничной пижамой кого хочешь развеселит.

— Да, дети, я смешон в этой одежде. Но я не виноват. Вот отпросился сегодня из больницы на несколько часов, чтобы поздравить дочку с окончанием школы. Вы не видели мою дочку? Красивая такая, с ясными глазками? Я целый вечер здесь простоял, ждал. Я плохо вижу. Все уже ушли. Вы не видели мою дочку?

Из черных спасительных кустов я увидела, как дернул плечом Черт, будто что-то хотел спросить. Неужели он догадался, что перед ним стоит мой папа, мой бедный смешной папа?!

Команда хихикала. Вдруг Эльзе пришла в голову мысль, которую она немедленно захотела воплотить в жизнь:

— Слушай, дядя, спляши нам. Тогда скажем, где твоя дочка с ясными глазками.

— Как это? — не понял папа.

— Ножками, ножками. Спляши. Окружай его, мальчики! — приказала Эльза.

В предвкушении бесплатного цирка мальчики окружили моего отца и взялись за руки, как на новогоднем утреннике.

— Дети, я не умею плясать. Я старый, больной человек. Мне холодно, — стал объяснять папа срывающимся голосом.

— Пляши, козел! — Эльза тоже встала в круг и подтолкнула моего папу ногой в бок. Тут же, как по команде, мальчики тоже начали его толкать. А он, поняв, что не вырваться ему из этого ужасного, жестокого круга, закричал:

— Дети! Дети! Что вы делаете?! Помогите! Люди! Один Черт стоял в стороне и курил сигарету аж до фильтра.

Они толкали моего папу сильнее, больнее, ожесточеннее. Они завертелись в диком хороводе, завизжали, и я уже с трудом различала папу за прыгающими, извивающимися фигурами. Только слышала его надрывный жалкий голос:

— Дети! Дети! За что? Что вы делаете?

Я стояла в кустах и не двигалась. Никакая сила не могла меня сдвинуть с места.

Папа упал.

И тут Черт лениво подошел к визжащему, несущемуся кругу и приказал тихо, уверенно:

— Бросьте вы эту падаль. Мильтоны нарисуются.

— Чего-о? — остановилась Эльза. — А нам нравится... Дядя сейчас отдохнет и спляшет. А, дядя?

И тут эта мерзкая Эльза поставила ногу моему папе на спину. Как победительница.

Я не хотела кричать, но так вышло, прорвало — я охнула. Чёрт оглянулся на кусты.

Шатаясь, я вышла из своего убежища. Медленно-медленно пересекла школьный двор. Остановилась рядом с Эльзой и сказала, ни к кому не обращаясь:

— Папа.

— Дочка, ты здесь? Ты здесь, моя дорогая? Майн либен дота?

Он стал подниматься с земли, неуклюже, смешно, страшно, и я видела, какой мой отец старый и больной.

— Это твой отец? — спросил Черт. — Члeн-корр? Ученый? Этот придурок твой отец?!

Команда ждала, что я отвечу, и я, сглотнув твердый, жесткий ком, раздирающий горло, сказала раздельно, тихо, четко, чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений:

— Да. Это. Мой. Сумасшедший. Папа.

Они нас не тронули, когда я и папа уходили прочь со школьного двора.. У них, вероятно, был затяжной шок перед взрывом хохота.

Папа взял меня под руку и засеменил, повернув ко мне залитое слезами лицо:

— Дочка, я так рад, так рад, что нашел тебя... Я не стал заходить домой, чтобы не пугать маму... Мне было так плохо без тебя в больнице…

— Ты плачешь… — чужим голосом сказала я.

— Ты не беспокойся. Ты меня не стесняйся. Это второй раз в жизни. В первый раз я плакал, когда схоронили мою маму, твою бабушку. У меня тогда вся грудь была мокрой от слез, вся рубашка…

— Пойдём домой, папа, — тихо попросила я.

— Конечно, конечно, дочка... Домой, домой... Я так замёрз… Я так хотел поздравить тебя, дорогая моя... Ты спасла меня от этих жестоких детей. Спасибо. Спасибо, майн либен дота!

Он остановился, обнял меня за плечи и стал целовать пылко, как в детстве, — в лоб, щеки, голову.

Мы пошли домой. За нами остался школьный двор, школа, заросший школьный сад.

— Дота,— просительно сказал папа, — ты уж скажи маме, чтобы она на меня не ругалась. Я ведь только поздравить хотел и вернуться туда снова. Еще два дня осталось.

Москва 1988 г.

*Моя дорогая (нем.).

*Дочь (англ.).

*Обуть (жарг.) — избить.