Тамара Лихоталь - Не сказка про белых гусей

— Ты чего пришел?

А Яшка важно так:

— Пионерка Сытина, ты почему не в строю? Видишь, все построились уже?

Сережка потом набросился на Валю — почему не сказала. А мы и сами ничего не знали.

Яков не стал терять времени и сразу приступил к делу.

Работу нашу по борьбе с религиозными предрассудками он разругал — кустарщина. Нужно воспитывать не какую-то Машутку или там ее бабку, а — массы.

Валюха хотела сказать, какая у этой Маши бабка. Ее, пожалуй, трудней, чем массы, воспитывать, а Яшка:

— Пионерка Сытина, не нарушай дисциплину.

Он объяснил нам — воспитательную работу надо проводить на строгой научной основе: организовывать лекции, устраивать диспуты или же привлечь художественную литературу и поставить пьесу.

Предложение насчет лекции и диспута мало вдохновило нас, а мысль о пьесе понравилась.

Спектакль — это здорово. В городе у нас театра не было. Кино — да. Одно «Авангард» — на площади Чапаева, другое — на Южной стороне, где кирпичный. А еще крутили картины в клубе «Арсенала». А тут — театр!

На нас словно напал какой-то артистический микроб. Все вдруг захотели выступать. Люська решила остаться артисткой на всю жизнь.

— Ах, девочки! Театр!.. Я даже думать ни о чем больше не могу. У меня перед глазами — сцена, сцена, сцена… — говорит Люська, отбрасывая назад волосы, которые у нее отросли до плеч, и посматривает сквозь ресницы на Сережку Крайнова.

Артистов хватает. А вот какую пьесу ставить? Первым делом мы сунулись в библиотеку. Старушка библиотекарша, повязанная поверх безрукавки-меховушки крест-накрест платком, отставила на подоконник кружку с чаем.

Мы торопливо листали растрепанный «Чтец-декламатор». Стихи о французской революции… песни ткачей… Не то. «Ташкент — город хлебный». Мы уже знали невеселую историю мальчишки, заброшенного судьбой в чужие края. Сочувствовали его одиночеству и стойкости. Но сейчас ни мы ему, ни он нам не могли помочь. А это что? На обложке колючими острыми буквами написано «Цемент». Зачем нам цемент? Что мы, каменщики, что ли? Спасибо. Возьмите ваши книги и можете спокойно допивать свой чай.

Ну что же нам все-таки делать?

— Может, самим написать? — сказал Рево. — Мне недавно попалась одна книга. Историческая. Про такую страну — Спарту. Спартанцы были очень смелыми воинами. — Рево увлекся и принялся рассказывать о Спарте, какая это была замечательная страна. И жители ее — воины были очень смелыми и отважными. Но тут на него набросилась Люська:

— Опять про свою Спарту. Вчера до ночи свет не гасил — читал. Я спать ужас как хочу, а он все не гасит. Мама сказала — выбросит эту Спарту и хотела…

— Люция, — говорит Рево. — Если ты не замолчишь, я не ручаюсь… А главное, ты — глупая, хотя и сестра.

— А ты, Ревка, ты еще…

— Да хватит вам, — прикрикнула Сима Глазкова. — Завели волынку. А ты чего это? Про какую-то Спарту. Какое это имеет отношение к пьесе?

— Очень даже имеет. Пусть она не мешает, тогда скажу.

Мы общими усилиями утихомирили Люську. Она обиженно замолчала, и Рево, наконец, договорил. Выяснилось, что однажды спартанские воины, теснимые превосходящими силами врага, терпели поражение и послали гонцов просить помощи. Но помощи прислать им не могли — не было больше воинов. Послали к ним только старого слепого певца. Воины сердились и даже смеялись над певцом. Но казалось, что его прислали не зря. Он тут же сочинил песню, спел ее. Песня вдохновила бойцов, они бросились на врага и победили его.

— Вот какая была эта песня, — докончил Рево.

— Революционная? — спросил кто-то.

— Ну, конечно.

— Но ведь у нас нет такого поэта. Кто же напишет?

— Валя! — выпалила я.

— Валя? — ребята удивленно оглянулись на меня, потом на вспыхнувшую маковым цветом Валю, но спорить не стали. В протоколе так и записали:

«Пионерке Сытиной написать пьесу для борьбы с религиозными предрассудками».

Только мы вышли из школы, Валя набросилась на меня.

— Что же ты? Как же теперь? Вдруг у меня ничего не получится?

Но я была уверена, что получится. Валя даже стихи в рифму вон как ловко пишет. А тут без рифмы. Без рифмы что хочешь написать можно. А пока Валя будет писать, придется выступать хору. Хор наш состоял из нескольких девчат. Для школы это было ничего, а вот если придется выступать в клубе «Арсенала», где предполагалось провести вечер, это же курам на смех, такой хор — его и слышно-то не будет. В резолюции, которую мы приняли на сборе, было записано: «Всем разучить песню».

Но тут вышла целая история.

Учить нас пению было поручено Симе Глазковой. Однажды остались мы после уроков. Сима записала на доске слова. Мы несколько раз повторили их. Сима пропела их сначала одна. А потом скомандовала:

— Ну, теперь давайте вместе — три-четыре.

Мы запели. Но Сима замахала руками:

— Ты, Коп-Коп, уж очень… Даже остальных не слыхать.

Генка обиженно замолчал.

— Громко не надо, — примирительно сказала Сима. — Главное, старайтесь мотив вести. Ну вот, послушайте еще разок. А сейчас: начали!

Мы запели. Но Сима опять:

— Стоп! Стоп! Не все поют. Ну-ка, начали снова.

Начали снова, вдруг Сима подошла к Сережке:

— Ты чего это? А? Один ревет — оглохнуть можно, другой…

Сережка стоит красный. Оказывается, наш боевой командир только рот раскрывает, как рыба, а петь не поет.

— Ты почему это? — строго спрашивает Сима. — На собраниях, на наших сборах Сережка — ого-го. Если что не так — отчитает будь здоров. А тут вдруг стоит, как глухонемой.

— Да ну его к черту, — говорит вдруг злым голосом наш командир, и стукает по парте кулаком. — Ну его к черту. Что это за дело такое для человека — петь песенки? Придумали деточки игрушечки и рады. Мы, мол, работаем! Как же. Нашли работу. Хватит. Не буду я больше петь. Вы можете, если вам нравится, а я не буду!

— Правильно, — зашумели мальчишки. — Это девчачье дело. Пусть вас Симка и учит.

Но тут вдруг Слава-тихоня вылез.

— А между прочим, — говорит, — в армии тоже учат петь. — Сказал и сел на место. Он в последнее время, хотя мы его в пионеры не принимали, тоже приходит. Наверное, надоело сестренку нянчить. Придет, сядет и сидит. А тут вдруг вылез. Надо же. Ну что он знает об армии? Просто смех, да и только.

Еще с утра закрутило жестким мелким снежком. Я глянула в окно и обрадовалась: зима!

Но зашедшая к маме Макарьевна сказала:

— Нет, это только зазимье. Настоящий снег — он ложится на мокрую землю и спящих людей. — И правда. Снежок растаял, будто его и в помине не было. И сейчас за школьным окном мотаются на ветру мокрые ветки. Но я смотрю не на них. Возле окна сидит мальчик, который… Ну, кто бы мог подумать! Такое можно прочитать в книге. Но чтобы это произошло с обыкновенным мальчиком, который учится в твоем классе…