Владимир Машков - Как я был вундеркиндом

— Никаких возражений! — твёрдо произнёс Лев Семёнович.

Таким решительным я видел его впервые.

— Но почему мне? — только и мог спросить я.

— Потому что вы мой любимый ученик, и я вами горжусь, — спокойно объяснил Лев Семёнович.

— А как же?.. — я замялся.

Недаром Лев Семёнович был дипломатом, он сразу догадался, о ком я хочу спросить.

— Вы имеете в виду Роберта?

Лев Семёнович простодушно улыбнулся, как мальчишка, который долго хранил тайну и дождался, что настал час, когда её можно открыть.

— Да, Роберта. — От смущения я готов был залезть под стол.

— Я гордился и горжусь Робертом, — ответил учитель. — Но он давно уже не писал мне, не звонил. Я даже не знаю, где он сейчас. Разумеется, я на него не в обиде, я понимаю, что он чрезвычайно занятой человек…

Ни секунды больше я не мог оставаться в доме Льва Семёновича. Пробормотав слова благодарности, с томиком Шекспира в руках я скатился по лестнице вниз.

Конечно, Лев Семёнович сразу догадался, что звонил ему я. Это только Грише могло показаться, что мы здорово обвели вокруг пальца старого дипломата.

Но если он подарил мне книжку и назвал своим любимым учеником, значит, Лев Семёнович совсем не обиделся, что я его обманул.

Я осторожно дотронулся до золотых букв, сверкавших на обложке.

— Здравствуйте, Всеволод! Вы совсем забыли к нам дорогу. Что случилось?

Я и вправду забыл Юлю, которая ещё не ходит в школу, а говорит, как взрослая.

Мы тихо прошли по полутёмному коридору, стараясь не шуметь, чтобы не потревожить хозяйку.

В комнате всё было как прежде. Важное пианино занимало всё пространство. Почти два года, страдая и мучаясь, я барабанил по его клавишам. А теперь в первый раз поглядел на пианино с симпатией.

— Почему вы не приходите, Всеволод?

Юлины глаза, увеличенные очками, пристально смотрели на меня.

— Твоя мама сказала, что мне медведь на ухо наступил.

— Неправда, — возразила Юля. — У вас есть слух, слабый, но есть. Его надо развивать.

Это я тоже забыл. Забыл, что Юле надо говорить только правду. У неё фантастический нюх на фальшь. Она настоящая дочь музыканта.

— Понимаешь, — протянул я, — это долго рассказывать.

— Я никуда не спешу, — Юля поудобнее уселась на диване.

— Это сложная история, — отнекивался я. — Ты не поймёшь.

— Как-нибудь разберусь, — обиделась Юля и добавила, чтобы я понял, с кем имею дело: — Я в этом году в первый класс пойду.

Я задумался. А почему бы не рассказать Юле правду? Она такой человек, что может всё понять.

И я рассказал Юле всё начистоту. И о том, что я света белого не видел, и о Грише, который надоумил меня, как избавиться от учителей, и о том, как я играл её маме лишь бы что, а она думала, что я играю правильно.

— Наверное, твоя мама была чем-то расстроена тогда, — сказал я. — У неё что-то случилось?

— Случилось, — подтвердила Юля.

— А что? — допытывался я.

— Долго рассказывать, — Юля отнекивалась точно так, как только что отказывался я.

— Не хочешь — не надо, — я перевёл разговор на другое. — А вы когда переезжаете на новую квартиру?

— Не знаю, — пролепетала Юля. — Маме сказали, что в том доме квартиру не дадут.

И тут меня осенило:

— Значит, твоя мама из-за этого и была тогда расстроенная?

— Из-за этого, — кивнула Юля.

— А я воспользовался её состоянием и обдурил, — я не на шутку рассердился сам на себя. — Хорош гусь!

— Нет, Всеволод, вы не гусь, — шмыгнула носом Юля. — Вы случайно поступили плохо. Но вы не хотели так поступить.

— Ты меня, пожалуйста, не защищай, Юля, — кипятился я. — Раз я сказал, что гусь — значит, гусь. А почему не дадут квартиру?

— Маме сказали, что непредвиденные обстоятельства, — Юля с трудом выговорила тяжёлые слова. — Пообещали, что дадут через год.

— Ты не расстраивайся, — попробовал я утешить девочку. — Ты думаешь, год — это долго? Время очень быстро летит. Я вон уже десять лет прожил на свете, а не заметил даже…

— Я не из-за квартиры расстраиваюсь, — Юля вытерла слезы ладошкой. — Я из-за мамы с папой. Я не знаю, что мне с ними делать…

— А что? — удивился я.

— Она так дружно жили, так любили друг дружку, что приятно на них было смотреть. А сейчас…

Юля запнулась. Я её понимал. Очень трудно рассказывать про маму с папой да ещё не совсем хорошее.

— А сейчас ссорятся, кричат друг на друга, — переведя дух, вновь заговорила Юля. — И меня совсем не стесняются…

Я сочувственно кивал Юле и ничего не говорил. А чего говорить. Иногда человека просто надо выслушать, и ему сразу станет легче.

— Мама кричит на папу: "Ты ничего не можешь предпринять, сидишь и молчишь, тямтя-лямтя настоящий…"

— А что такое тямтя-лямтя? — подал я голос, услышав незнакомое слово.

— Я думаю, — вздохнула Юля, — тямтей-лямтей называют человека, у которого нет характера, силы воли… А тут ещё хозяйка велит нам убираться, осточертели, говорит, ваши пианины…

— Ну, это уже безобразие, — возмутился я. — Надо что-то предпринять.

— А что? — спросила Юля.

Что, я и сам не знал. Но предпринять что-то надо. Нельзя быть тямтей-лямтей. Правильно сказала Юлина мама.

— Знаешь что, — вдруг сказал я. — Напиши мне, пожалуйста, адрес того дома, куда вы должны были переехать. А ещё ваш теперешний адрес и фамилию, имя, отчество родителей.

— Зачем? — встрепенулась Юля. — Вы нам поможете, Всеволод?

— На всякий случай, — я не стал вдаваться в подробности.

Просто я знал, что с Юлиными родителями поступили несправедливо, но как им помочь, совершенно не представлял. У меня была надежда на Гришу. Мне казалось, что мой друг должен разбираться в такого рода делах.

Юля, хотя ещё не была школьницей, умела писать. Она быстро исполнила мою просьбу.

Я сунул листок бумаги в карман и прямиком направился к Грише. Я рассказал ему обо всём, что узнал от Юли.

— Бывает, — с философским спокойствием заметил Гриша.

— Ну, а что можно сделать, чтобы им помочь?

— Надо написать бумагу, — важно проговорил Гриша.

— Что?

— Заявление в райисполком и всё объяснить.

Я вырвал двойной лист из тетрадки, взял ручку и вопросительно уставился на моего друга.

— Лучше всего писать от имени бывших учеников. — Гриша приосанился. — Пиши! "Мы, нижеподписавшиеся лауреаты Международных конкурсов пианистов…"

— Погоди, — остановил я Гришу. — А я не знаю, есть ли у Валентины Михайловны ученики-лауреаты Международных конкурсов?

— Это не важно, — махнул рукой Гриша. — Но все заявления так пишутся… "Мы, нижеподписавшиеся чемпионы мира, Европы и Олимпийских игр" и тому подобное…

— А если у человека нет знаменитых учеников, значит, и квартиры ему нельзя дать? — сердито спросил я.