Надежда Надеждина - Партизанка Лара

Ещё в Лахте бабушка собирала, сушила и складывала в мешочки разные травы и корешки. Но тогда Лара думала, что бабушка собирает их для коллекции, как Коля птичьи перья, и, кроме самой бабушки, они никому не нужны.

А вот в Печенёве, когда в аптеке не стало лекарств, корешки пригодились.

Оказалось, что бабушка занимается этим с молодых лет и в деревне её считают чуть ли не колдуньей, Которая может вылечить травами любую болезнь.

Так думали и Санькина мать, и сам Санька.

Пока бабушка готовила целебную траву, Санька, сидя на лавке, рассказывал новости. Да всё такие страшные: про взрывы, про пожары, про то, как на мирный поезд налетели фашистские самолёты и «ничего от того поезда не осталось — одна кровяная щепа…».

Прошло три недели, с тех пор как бабушка с Ларой приехали в Печенёво, и Санькины новости становились всё хуже, всё страшней.

Однажды утром он принёс известие, что возле соседнего села Тимонова видели наши отступающие войска.

— Замолчи! — прикрикнула на него Лара. — Вчера наши отступали, а сегодня, может, уже наступают. Мало ли что было вчера!

— Хорошо бы так! Только почему гремело всю ночь?

Лара сама слышала, как ночью гремело. Похоже было, что с запада движется гроза. Но в окошко девочке было видно, что крынка, которую тётя Дарья наткнула на плетень, блестит, словно её смазали маслом.

В бочке с водой, точно в чёрном зеркале, отражалась полная луна. Луна была жёлтая, как мёд, и висела над дядиным огородом так низко, что задевала за ветки укропа щекой.

Не бывает грома в ясную ночь. Девочку разбудили далёкие залпы пушек. Это не гроза надвигалась — надвигалась беда.

К утру канонада утихла, но на сердце не стало спокойнее. Все словно чего-то ждали. И после полудня уже через само Печенёво прошёл сильно поредевший батальон.

Ребята высыпали на улицу, и Лара хотела с ними, но бабушка не пустила. Бабушка сказала, что надо поскорее написать в Ленинград письмо и отправить с бойцами. Ведь деревенская почта уже не работает, и, не получая весточки, мать небось извелась.

Лара торопливо царапала по бумаге тупым карандашом.

А за окном слышался грузный топот и усталые, пропылённые голоса:

— Спасибо, дочка! Спасибо, сынок!

Это бойцы благодарили ребят, подававших им крынки с водой.

Кое-как письмо было написано, но батальон уже ушёл из деревни. Догнав на околице запоздавшего красноармейца, девочка сунула ему в руку свой листок.

— Отцу, что ли, на фронт? — спросил он, закладывая бумагу за борт пилотки.

— Нет. Моего папу уже убили.

Красноармеец закашлялся, словно ему что-то попало в горло.

— Это письмо маме. Только оно без марки.

— Не тужи. Получит твоя мама письмо. Сиротское письмо и без марки дойдёт.

Он хотел уйти, но девочка, осмелев, вцепилась в его рукав. «А как же мы? Что будет с нами?» — с тревогой спрашивали круглые детские глаза.

Боец осторожно высвободил рукав:

— Эх, дочка! Не думай, что по вас душа не болит.

Догнав в поле товарищей, он обернулся. На околице стояла толпа: заплаканные женщины, старик, опёршийся на костыль, белоголовые мальчишки, веснушчатые девчонки.

Скорбно глядя на уходивших, они молчаливо просили: «Возьмите и нас с собой».

Один за другим красноармейцы исчезали во ржи.

Последний раз колыхнулась рожь, и колыхнулась толпа от истошного бабьего вопля:

— Голубчики, милые! Да на кого же вы нас покидаете?

Этот вопль вытолкнул Лару из толпы. Раз наши уходят, и она с ними. Она не останется здесь.

Сперва перед девочкой мелькали ржаные колосья, потом дорога свернула на луг. Он был вихрастый от лохматых рядов нечисто, по-бабьи скошенной травы. Колхоз запаздывал с сенокосом: рабочих рук не хватало.

Ветер с луга пахнул в лицо Ларе, и шаг её замедлился. Девочка остановилась. Сладкий запах вянущих трав напомнил ей бабушку.

Что она писала маме всего полчаса назад? Кого обещала беречь?

«Люди добрые, — скажет бабушка, — зачем мне жить никому не нужной? Не на сына я надеялась, на внучку любимую. И она меня покинула, лапушка моя».

Закусив губы, девочка угрюмо смотрела на большие следы, отпечатавшиеся в дорожной пыли. Потом порывисто нагнулась и погладила их, как что-то живое и дорогое. Это она прощалась.

Она остаётся. Она не бросит бабушку в беде.

А где-то, как будто уже совсем близко, грянула пушка.

Лара вернулась домой только к вечеру. Опять было тихо, но уже никто не верил этой тишине.

Пастух поторопился пригнать стадо. Деревенская улица запахла коровьей шерстью и парным молоком.

Перед дядиным забором стояла, нагнув рогатую голову, рыжая корова. Она точно бодала закрытую калитку, удивляясь тому, что хозяйка не вышла её встречать.

— Тётя Дарья! — с порога крикнула девочка, — Корова с поля пришла. Идите доить.

Никто не ответил Ларе. Тётя Дарья сердито обмахивала передником красное, потное лицо. Дядя Родион, заложив руки за спину, стоял у окна. А в углу, за печкой, слышались жалобные всхлипывания. Это плакала бабушка.

— Что случилось? Кто обидел тебя?

— Выгоняют нас с тобой, лапушка!

— Что? Не выдумывай. Вы просто поругались. И тебе показалось сгоряча.

Девочка подбежала к дяде, хотела заглянуть ему в лицо. Пусть он не ответит, она узнает правду по его глазам. Дядя воровато отвёл глаза в сторону.

— Он не смеет! Мы не на его деньги жили на мамины.

— Кончились наши деньги, и стали мы, лапушка, лишние рты. Вот, говорит, и ступайте. Да куда ж мне с ребёнком из своего дома идти?

— А что в этом доме вашего? — криво усмехнулся дядя Родион. — Один сруб. Крышу и пол я на свои деньги стелил.

— И за этот гнилой сруб, — затараторила тётя Дарья, — мы должны последний кусок от своих детей отымать? Съела нас родня. Начисто съела. Ничего в доме нету — хоть шаром покати.

На столе, прикрытые льняным полотенцем, отпотевали три свежих каравая. К корке одного из них пристал уголёк, похожий на чёрный глаз.

Если бы этот черноглазый каравай мог говорить, он бы сказал тёте Дарье: не лги! И сахар в синеньких пачках сказал бы: не лги! И каждое зёрнышко риса…

Лара обняла бабушку за плечи:

— Баб, я тебя умоляю — уйдём отсюда скорей. Она отвела старушку в летнюю половину избы, где до сих пор они жили.

И снова полетели в чемодан трусы, тапки, бабушкина шаль, зубной порошок…

Дверь за спиной Лары то открывалась, то снова захлопывалась. Маленьким Мите и Мане очень нравилось, бегая взад-вперёд, доносить отцу:

— Лариска чемодан пакует!

— Бабкину перину скатала!

— Перину пущай! — прогудел издалека дядюшкин голос. — Перина ихняя. Нашего бы чего не унесли…

Так вот что за личность дядя Родион! Теперь понятно, почему за обедом он всегда сидел хмурый. От жадности. Его злило, что гостей надо кормить.