Владас Даутартас - Мне снится королевство

— Загляну на минутку... Вечеринку устраиваем...

— Мало вам гулянья?

— Гулянье только до темноты. А дальше что?

— Больно уж ты неуемный, Костас.

— Не жалуюсь, дяденька. — Костас оскалил зубы и повернулся ко мне. — Раз уж ты у нас такой молодец, на вот, возьми! — Костас вынул у себя из петлицы пышный пион и дал мне: — Приколи на лацкан и айда со мной, угощаю «весельтерской», леший тебя возьми!

На гулянье можно накупить чего только душа желает. На длинных столах целые горы конфет, пахучих пряников, розовых леденцовых петушков. А гирлянды из бубликов, снизки колбас, какие-то жбаны, кувшины с прохладительным!.. Костас подвел меня к одному такому столу, брякнул на него монетку и задорно выкрикнул:

— Нам, пожалста, пряник и «весельтерской» два стакана!

С Костасом мне хорошо. В деревне взрослых парней много, но со мной водится один Костас. Я и дома у него бываю. Костас показывает мне гитары и мандолины. Он их сам мастерит. Мне Костас разрешает потрогать инструменты, а потом садится, берет гармонь-двухрядку и играет. «То-то же, Пранукас, — говорит Костас. — Без музыки разве это жизнь? Тоска зеленая».

— Великое дело одежка! — Костас все нахваливает мою обнову. А сам вроде и не на меня глядит. — Смотри, друг, вон она, у березы! Видишь? Это и есть моя Валюся!

Я взглянул в ту сторону, куда показал Костас. Валюся как Валюся, очень даже ничего себе. Меня так и подмывало сказать Костасу, что, может, костюм мой и хорош, даже очень и очень хорош, но ни в какое сравнение не идет с волшебным нарядом Салюте... И вся она такая необыкновенная. Интересно, что бы сказал Костас, если бы увидел ее?

— Ну, как тебе, Пранас? Нравится?

— Валюся у тебя очень красивая, честное слово, Костас, — сказал я и зачем-то вздохнул.

Вся наша изба вкусно пахнет праздничной снедью, а уж в горницу хоть не входи — там все это добро красуется на столе. Мигом потекут слюнки, а руки сами собой потянутся к скатерти. Я и не могу удержаться: то с одной тарелки отщипну кусочек, то с другой возьму самую малость.

— Ах ты, сластена, — качает головой мама. — Дождись хотя бы Костаса, тогда и сядем все к столу.

Вот и Костас. Гармонь через плечо. Значит, после гулянья первым делом сбегал домой, а потом уже к нам. Понятно, зачем ему двухрядка: посидит у нас, а после поспешит в соседнее село, к своей Валюсе, и там начнется вечеринка. На гулянье он не задерживался, потому что Валюся только представление посмотрела, а потом села со своими родителями в бричку и укатила. Ну а раз нет Валюси, то и Костасу на гулянье делать нечего. Я видел, он даже нос повесил.

— Садись, Костас, — отец пригласил гостя за стол. — Проверим, кто там засел в бочонке — мозгляк какой-нибудь или крепкий мужик.

— Ваше пиво, дядя, всегда валит с ног, с ним не потягаешься, — засмеялся Костас.

Он снял гармонь, положил на нее шапку и сел к столу. Мама хотела было усадить меня рядом с собой, но я увернулся.

— Хочу с Костасом! — заупрямился я.

— То-то друзья, водой не разольешь, — улыбнулась мама.

Сегодня все добрые, все приветливые. И мне тоже весело. И оттого, что побывал на гулянье и видел «Орлеанскую деву», и оттого, что к нам пришел Костас и я сижу с ним рядом. А еще я все время думаю про Салюте. Когда уйдет Костас, я тоже не останусь дома. Я тоже уйду. А куда — ага, знаю куда!

— Как тебе, Костас, театр понравился? Дева эта самая?

— Молодец девка, что и говорить!

— Во, во...

— Уж как мне жалко ее было, чуть не плакала, — вздохнула мама.

— Худо там все кончилось. Потому и называется — драма. Тут само слово это означает, тетенька, — пояснил Костас.

— Я и говорю, — кивнул отец. — Драма!..

От этой драмы я тоже чуть не ревел. Особенно, когда Орлеанская дева умирала, ведь ее сожгли. На костре.

— Как твоя матушка, Костас? — спросила у гостя мама.

— Ничего, пошевеливается... Бывает, под настроение, и веником угостит...

— Небось есть за что...

— Что вы, тетенька, я шучу... Мы с матушкой ладим.

Костас с матерью много лет живут вдвоем, отец умер, когда Костас был совсем маленьким. «Хороший у меня сынок, — говорит его мать. — Не лодырь, не шалопут... Что заработает, в дом несет...» Это верно. Костас — он такой. Я сам сколько раз видел, как он работает — быстро, ловко, с охотой. Только вот работа у него не всегда есть. Костас, как и мой отец, безземельный. Правда, при избе у него есть маленький огородик, и в огородике том растут подсолнухи с колесо величиной. Костас иногда дает мне такой подсолнух, и я потом целый месяц грызу семечки — отломлю кусок и вылущиваю. А вообще-то Костас ходит по деревням и делает самую разную работу: и на стройки нанимается, и канавы копает, зимой лес валит... А когда сидит дома, то все у верстака колдует: строгает кленовые планки, долго их зачищает, полирует, сушит и все нюхает, тычется в работу своим горбатым носом. Спросишь его: «Зачем?», а он только засмеется: «Я, Пранас, нюхом чую, звонкая ли выйдет гитара». Наверное, так оно и есть, потому что Костасовы гитары и мандолины нарасхват. За ними приезжают даже из дальних сел.

— Что ж, Пранас, подай-ка гармонь, ничего не поделаешь, — говорит Костас. Он уже как следует закусил и выпил пива.

Упрашивать меня не надо: живенько подскакиваю к стулу, убираю с гармони Костасову шапку. Пальцами чувствую холодок ее блестящих, скользких кнопок. Беру гармонь двумя руками сразу и осторожно несу своему другу.

— Чего изволите? Пранас, марш тебе, польку, вальс? — музыкант поворачивается лицом ко мне.

— Для начала сыпь марш, — ответил за меня отец.

— Открою окна... Пусть все послушают, — мама встала из-за стола.

Костас обнял гармонику, наклонил голову, притопнул ногой и растянул мехи. Гармонь ахнула, пальцы музыканта проворно забегали, нога упруго пристукнула в такт... Вся горница наполнилась музыкой, а той уже тесно в избе — рвется в открытые окна на улицу, туда, где так солнечно и так пахнет сирень, плывет над зелеными деревьями, взмывает под облака... Неужели такую музыку не услышит Салюте? Что вы, обязательно услышит. И подумает: «Ведь это, кажется, у Пранаса играют? Ну да, конечно, у него...»

— Вот так, — Костас сжал мехи. — Пойду-ка я дальше...

— Нам еще поговорить надо, Костас, — напомнил отец.

Он сегодня добрый, веселый. Давно не видел я его таким, может, даже никогда. Мы с мамой понимаем, почему он такой радостный: удачно сгонял плоты, хорошо заработал, всех нас приодел, кое-что даже на черный день приберег...

— Ты мне, Костас, как родной, — заговорил отец. — И всегда был, сам знаешь. Вот я и решил сказать тебе, что задумал... Вишь, лесоторговцы лес валят. И между прочим, гноить его не собираются, спешат продать... Хорошо платят плотогонам. Я и говорю: отчего бы тебе не попробовать с нами?