Лидия Чарская - Дели-акыз

— Не горячись, Сандро. Верю и знаю, что ты жизнь свою отдашь за меня, тетю Люду и названных сестер и братьев. Но, мой мальчик, я сумела сама наказать дерзкого, отказав ему в моем куначестве и гостеприимстве. Теперь, дети, я требую от вас следующего: никаких сношений с нашим недостойным соседом Абдул-Махметом. Запрещаю вам разговаривать с ним, принимать от него какие бы то ни было поручения, письма, записки, адресованные ко мне, или к кому-нибудь из наших. Вы обещаете мне исполнить это?

— Обещаем! Разумеется, обещаем, друг!

Обещали все, обещала тогда и Глаша. Но сейчас, когда письмо у нее в руках, ей, единственной из «Гнезда» знающей, что произошло между княжной и Абдул-Махметом, страшно хочется ознакомиться с содержанием этого письма. И если бы «друг» не наложил такого строгого запрета на сношения с Абдул-Махметом, как это было бы хорошо! Впрочем, есть еще одно препятствие: письмо, наверное, написано по-татарски, а Глаша на этом языке, разумеется, не читает.

Охватившее девочку любопытство скоро начинает заглушать все остальное. Она постепенно решает, что в сущности не может произойти что-либо дурное оттого, что она, Глаша, передаст письмо Селтонет и при помощи старшей подруги узнает его содержание. Эго ведь останется тайной между ними двоими: Селта немедленно разорвет письмо или сожжет его в камине… Да, да, конечно, так; и друг и все остальные — никто не узнает о нем. Кстати, вот и сама Селта идет сюда. Глаша издали узнает гортанный, несколько резкий голос молодой татарки. Но она не одна; с нею Селим. Селтонет, по всей вероятности, провожает юношу до ворот. Селим должен вернуться нынче в полк до наступления ночи — он дежурный по своей сотне сегодня. Ну, да, все это так. Вон и Аршак прогуливает его коня; слышится тихое радостное ржание его Курда; он, как видно, застоялся у яслей и с восторгом приветствует своего хозяина, точно хочет сказать:

— Спеши, господин. Помчимся в горы. Эта ночь прекрасна и тиха… И я вихрем домчу тебя до лагеря… Поспеши, господин…

Однако Селим не обращает никакого внимания на Курда. Он весь занят беседой со своей спутницей. Он говорит ей взволнованным голосом:

— Не кажется ли тебе, Селта, что арфа Дани говорила нынче о нас, о тебе и обо мне?

— Как, Селим? Я не понимаю тебя.

— Ну, да, струны её арфы пели о нашем детстве и юности, о дружбе нашей и…

Селим запнулся.

— Селтонет все же не поняла тебя, объясни точнее, мой голубь.

Селим поднимает большие черные глаза к небесам и голосом, полным дрожи и волнения, начинает:

— Послушай, Селта, звездочка моя… Когда золотая арфа нашей русской сестры пела, мне казалось, что я лежу совсем маленький-маленький в своей колыбели, а надо мной склоняется мать и поет свои песни об удалых абреках гор и об отце моем, горном душмане, убитом казацкой пулей. И еще мне казалось, что про наши детские игры с тобою, Селта, рассказывала арфа Дани, про наше детство, про нашу юность… Казалось, что под звуки эти ароматнее распускались розы в саду и ярче сверкали звезды на далеком небе… И я думал все время о тебе. Я всю свою жизнь до сих пор думал о тебе, Селта… Я чувствовал, что никогда, никогда не забуду тебя, что всегда ты будешь самым дорогим для меня существом. Ты — мой алмаз, Селта, ты — душистая роза моей души, ты — золотая звезда моего сердца… О, Селтонет, как я люблю тебя!

— Селим, Селим! Что ты говоришь! Если бы услышала княжна Нина, что бы сказала она на это? — Селтонет почти с ужасом смотрит на юношу с побледневшим от волнении лицом.

— Что скажет «друг»? Не думаешь ли ты, что «друг» станет бранить за это Селима? Разве Аллах станет бранить серебряный луч месяца за то, что он останавливает свой взгляд на одной только розе, не отличая других? Или разве падет его гнев на золотую звезду за то, что отразилась она в одной только струйке потока, не замечая остальных? Селта, Селта! Я достиг уже многого. Мне девятнадцать лет, и офицерские погоны русской службы на моих плечах. Я верой и правдой служу моему государю. Спроси князя Андро, он, как начальник, доволен мною, называет меня своею гордостью, своим учеником. А княжна Нина любит меня так же сильно, как и тебя, Селта, как и прочих питомцев «Гнезда». Так неужели же ей будет больно оттого, что сердце мое выбрало Селту, подругу моего детства?

— Селим! Селим!

— Что, моя роза? Что, звезда моей души?.. Ну, да, Селим-Али, сын Ахверды Али из Нижнеий Кабарды, любит тебя, красавица Селтонет. И, клянусь головой Пророка, что я буду любить всю жизнь одну тебя, моя райская пташка, моя Селтонет!

И Селим, говоря это, так крепко сжимает тонкие пальцы девушки, что Селтонет чуть не вскрикивает от боли. Но её рука остается в руке юноши.

Селтонет давно уже чувствует, как она любима Селимом, и давно уже сама его любит.

Но Селтонет, несмотря на всю её наивность, свойственную молодежи её племени, немного практична. Она к тому же почти на два года старше Селима и умеет здраво рассуждать о жизни. У Селима ничего нет; у неё, Селты, — тоже. Голова на плечах и сильные руки, вот все их богатство. «Друг» дает своим питомцам образование и воспитание, но не богатство. Конечно, княжна Нина не оставит их без своей помощи, если бы они поженились, но Селим так горд и навряд ли захочет принимать помощь. А Офицерское жалованье так мало и скромно, на него трудно прожить вдвоем, особенно Селтонет, так любящей пышные наряды, драгоценные украшения, несмотря на все старания «друга» отучить ее от стремления к роскоши.

Её личико темнеет; настроение падает. Селим замечает это и тревожится:

— О чем задумалась, звездочка, о чем?

Робко, трепещущим голосом, поясняет девушка причину своего смятения. Она говорит Селиму, что любит его всей душой, что готова каждую минуту идти за него замуж, но что он еще так молод, так мало еще знает жизнь, что ему еще следует послужит и добиться более прочного определенного положения.

— Не думаешь ли ты обо мне как о безусом мальчишке? — спрашивает он вдруг взволнованно, готовый вспыхнуть, как порох.

— О, нет, успокойся, Селим, голубчик! — спешит успокоить Селта своего жениха. — Селтонет знает своего Селима, знает, что нет юноши во всей Нижней и Верхней Кабарде, в горах Дагестана и в низинах Карталинских и Алазанских долин смелее его. Сам Аллах наградил его смелостью орла и мужеством барса и вложил в него душу, твердую как булат.

— Довольно, моя ласточка, довольно! Так решено, через два-три года ты будешь моею женою? Я завтра же приеду оповестить княжну Нину об этом.

— Нет, нет, Селим! Ни за что!

Голос Селтонет вздрагивает от волнения, когда она произносит последние слова. В самом деле, к чему поверять «другу» их тайну? Какое дело княжне Нине до того, что они любят друг друга и решили стать мужем и женой.