Лидия Чарская - Дели-акыз

— Позволит ли тебе только тетя Люда, — выражает сомнение юный офицер.

— Вот вздор какой! Нынче все можно: нынче приедет наша артистка, наш гений, наша красавица, наша горийская звезда. Ах, Селим, Селим, мне кажется, что все это сон, — восторженно говорит та, которую молоденький хорунжий зовет Глашей.

— Протри глаза хорошенько, тогда увидишь сама — сон это или действительность. Клянусь бородой Пророка, я сам сегодня как во сне. Пять лет мы не виделись. Пять лет её не было с нами, и вот нынче мы увидим ее.

— Никак Селим приехал, Глаша? Гляди-ка! — раздается голос из окна. — Да куда же запропастилась эта девчонка? Нечего сказать, нашли тоже кому дать поручение. Эта шалая или пропадет на весь день, или опустошит весь сад к отчаянию Павле.

— Ошибаешься. Маруся. Я здесь и несу тебе розы, целое море роз, если хочешь звать.

И белобрысая, с льняными волосами головка, с забавно болтавшейся за плечами косичкой и пуговицеобразным носиком, с живыми черными глазами, похожими на коринки, выглядывает из-за пестрого снопа роз.

Это — младшее дитя питомника, десятилетняя Глаша Петушкова, круглая сирота, попавшая сюда пять лет тому назад. Глаша — общий баловень и любимица всего «Гнезда Джаваха». Ее нянчат здесь, как самого маленького члена семьи, и разрешают ей частенько то, чего не разрешают другим детям. Впрочем, балуют ее только одни воспитанники и воспитанницы «Гнезда». Сами же воспитательницы, Нина Бек-Израил, названная княжна Джаваха, и её старшая помощница, Людмила Александровна Влассовская, всячески стараются сдерживать порывы девочки, обуздывать её своевольный и свободолюбивый характер. Но это не всегда, впрочем, удается пм. Порывистая, горячая как молоденькая горная лошадка, Глаша не переносит узды и власти над собой. Она привыкла к баловству, к всеобщей снисходительности и ласке. Все здешние много старше её. Самой молоденькой из них, Геме Донадзе, уже семнадцать дет, хотя она и кажется по виду хрупкой четырнадцатилетней девочкой: самой старшей, кабардинке Селтонет, пошел уже двадцать первый год. Немудрено, что Глаша, как младший член питомника, завоевала себе прочное положение всеобщей любимицы.

— Скорее цветы, Глафира, скорее!

Глаша особенно недолюбливает кабардинку Селтонет, прикрикнувшую сейчас на нее. Селтонет резка по природе и не спускает девочке её шалостей и выходок, тогда как другие здешние так снисходительно относятся к ним.

Сейчас Селтонет одета в нарядный национальный костюм Нижней Кабарды. Её алые канаусовые шальвары шумят при каждом шаге; крохотные чувяки так пристали к её миниатюрным ножкам; голубой, цвета неба, бешмет плотно охватывает стройную тонкую фигуру. Её густые черные волосы, заплетенные в дюжину кос по-татарски, змеятся по спине чуть не до пола, ниспадая тяжелыми нитями со вплетенными в них монетами.

— Давай розы, аромат души моей, давай розы! — кричит Селтонет, сбегая с нижней галерейки джаваховского дома.

И вдруг, подняв глаза, встречает направленный на нее взгляд приехавшего хорунжего.

— Селим! Солнце мое! А Селтонет и не знает, что ты здесь…

И её правильное тонкое личико заливается ярким румянцем не то смущенья, не то восторга.

— Уж будто не видала, как Аршак прогуливает его коня? — лукаво сощурив бойкие глазенки, допытывается у кабардинки Глаша.

Еще ярче вспыхивает гордое лицо девушки. Еще пламеннее сверкают восточные глаза. Но она всячески старается скрыть свое смущение.

— Я тебе дам шутить над старшими горный козленок, — смеется Селтонет, сверкая ровными белыми, как жемчужинки, зубами. И, чтобы подавить охватившее ее радостное волнение, кидается за Глашей, с веселым визгом метнувшейся от неё.

Селим, вспомнив недавнее детство, бросается следом за ними. Красные и возбужденные бегом, они почти одновременно все трое влетают на галерею джаваховского дома. Здесь Людмила Алёксандровна, или тетя Люда, как называют ее дети питомника, плетет и развешивает гирлянды из цветов и зелени при помощи двух молодых девушек, бойкой и румяной Маруси Хоменко, кубанской казачки, с некрасивым, но чрезвычайно веселым и живым лицом, и миловидной, поэтичной, бледной и миниатюрной Гемы Донадзе, грузинки из Алазани, прелестное кроткое личико которой совершенно утонуло в копнах темных кудрей.

— Селим, здравствуй, мальчик! Как хорошо, что ты приехал, — говорит тетя Люда, протягивая обе руки навстречу юному офицеру.

У тети Люды доброе нежное лицо, задумчивые глаза украинки с их вечной затаенной грустью, и ранняя седина в густых темных волосах. Ей, тете Люде, около сорока лет, но душа её чиста и прозрачно-ясна, как душа дитя.

Селим бросается к ней и с жаром целует её бледные руки, так часто поддерживавшие его в раннем отрочестве, отводившие его от всего дурного, что встречалось на его пути.

Он не менее нежели сам «Друг», — как называют все живущие здесь Нину Бек-Израил, главную начальницу питомника, — любит эту добрую, милую пожилую девушку, всю отдавшуюся служению ближним.

— Ага, вот и мы. А вы все копаетесь? У вас еще ничего не готово?

К Глаше приблизились двое юношей. Один высокий, статный в живописном кавказском наряде, в сером бешмете, с газырями и кинжалом, заткнутым за пояс, и в белой папахе, сдвинутой за затылок, красавец собою, с открытым мужественным лицом и честными смелыми глазами. Это двадцатилетний Сандро Довадзе, алазанец и родной брат Гемы, питомец «Джаваховского Гнезда», только что окончивший курс реального училища в Гори и теперь мечтающий о поступлении, по примеру Селима, в качестве вольноопределяющегося в казачий полк.

Другой, совсем еще юный, с несколько болезненным лицом, насмешливыми, полными юмора, глазами и умным открытым лбом вполне сложившегося взрослого человека. Это — Валентин Рамзай, Валь, как его называют здесь сокращенно, брат институтской подруги княжны Нины, Лиды Рамзай. Он учится в том же реальном училище, где учился и кончил среднее образование Сандро, и мечтает стать инженером, чтобы строить какие-то удивительные мосты через пропасти кавказских стремнин. Сейчас Валентин с минуту смотрит серьезно на Глашу и говорит:

— Мы уже приготовили все к иллюминации, теперь все кончено. Глаша, куда вы изволили сунуть ваш прелестный носик? Если не ошибаюсь, то в варенье. Не так ли?

О, этот насмешник, всевидящий и все замечающий Валь. Конечно, он и сейчас не ошибся.

Глаша готова провалиться сквозь землю, так как её названный брат недалек от истины. Она, действительно, успела только что попасть на кухню и попробовать вкус персикового пирога, пользуясь близорукостью стряпухи Маро.

Кто же мог предположить, что этот негодный Валь выдаст ее. А он между тем продолжает:

— Персиковое варенье еще полбеды, положим, куда ни шло. А вот Аршак мне говорил, что старая торговка Саломе с майдана приходила жаловаться на то, что ты задавила её курицу копытами Ворона. Да?