Эдмондо Де Амичис - Сердце

Я был недоволен собой, мне было грустно, я больше не слушал, что говорил учитель. Наконец занятия окончились. Когда я остался один на улице, то увидел, что Коретти идет за мной следом. Я остановился и стал ждать его, стиснув в руке линейку. Он подошел… я поднял линейку…

— Нет, Энрико, — сказал он со своей ясной улыбкой, отводя линейку в сторону, — будем, как прежде, друзьями.

Одно мгновение я стоял пораженный, а потом как будто чья-то рука толкнула меня в спину, и я оказался в его объятиях. Он поцеловал меня и сказал:

— Не будем никогда больше ссориться, хорошо?

— Никогда! Никогда! — ответил я. И мы расстались, счастливые.

Когда я пришел домой и рассказал обо всем моему отцу, то думал, что он будет доволен мной, однако он нахмурился и заметил:

— Это ты должен был первый протянуть ему руку, так как ты был виноват. — Потом он прибавил: — И ты не должен бы поднимать линейку на товарища, который лучше тебя, да тому же еще сын солдата!

И, вырвав у меня линейку из рук, он сломал ее надвое швырнул ее так, что обломки ударились о стену.

В этот вечер в доме, где жил Ферруччо, было гораздо тише чем обычно. Его отец, владелец маленькой галантерейной лавочки, уехал за покупками в город Форли, вместе с ним поехала его жена и повезла маленькую Луиджину, которой нужно было оперировать больной глаз. Они должны были вернуться только на следующее утро.

Время приближалось к полуночи. Женщина, которая приходила помогать по хозяйству, ушла с наступлением сумерек, и доме оставались только бабушка с парализованными ногами тринадцатилетний мальчик Ферруччо.

Домик был небольшой, одноэтажный, и стоял он на шоссе на расстоянии ружейного выстрела от деревни, лежащей недалеко от Форли, одного из городов Романьи.

Поблизости находился только один, пустой дом, два месяца тому назад пострадавший от пожара; над дверью дома можно было видеть трактирную вывеску.

За домиком, принадлежавшим отцу Ферруччо, был небольшой огород, окруженный забором. В этот огород вела из дома маленькая, грубо сколоченная дверца. Другая дверь, выходившая на шоссе, служила одновременно входом и в лавку и в дом. Кругом простиралась пустынная равнина, безграничные пахотные поля; среди них то здесь, то там возвышались тутовые деревья.

Время приближалось к полуночи, шел дождь и дул ветер, Ферруччо и бабушка еще не легли спать и сидели в кухне, которая служила одновременно и столовой. Позади имелась еще комнатка, с выходом на огород; эта комната была заставлена старой мебелью.

Ферруччо вернулся домой только в одиннадцать часов, после долгого отсутствия, так что бабушка все глаза проглядела, ожидая его и сильно волнуясь. Обычно она проводила весь день, а часто и всю ночь, в большом кресле, так как удушье не давало ей лежать спокойно.

Лил дождь, свистал ветер, и потоки воды стекали по стеклам окон. Было совершенно темно. Ферруччо вернулся домой усталый, грязный, в разорванной куртке и с багровой шишкой на лбу. Сначала он и его товарищи швыряли друг в друга камнями, потом дело дошло, как обычно, до рукопашной; вдобавок он проиграл все свои деньги и берет его остался в канаве.

Хотя кухня освещалась только небольшой лампочкой, стоявшей на краю стола, возле бабушкиного кресла, бедная старушка сразу заметила, в каком жалком виде вернулся ее внук, и частью угадала его похождения, частью заставила его самого сознаться в своих проделках.

Бабушка горячо любила Ферруччо, и когда она обо всем узнала, то принялась молча и горько плакать.

— Нет, — сказала она, наконец, после долгого молчания, — ты, видно, совсем не любишь свою бедную бабушку. Как ты мог воспользоваться отсутствием отца и матери, чтобы доставить мне столько огорчений! Ты бросил меня одну на целый день! Неужели же у тебя в душе нет чувства жалости? Смотри, Ферруччо, ты ступил на плохую дорогу, которая приведет тебя к дурному концу. Я видела, как многие начинали так же, как ты, и потом плохо кончали. Сначала это отлучки из дому, драки с другими мальчиками, проигрыши… потом мало-помалу от камней переходят к ножам, от игры — к другим порокам, а от пороков… к воровству.

Ферруччо стоял в трех шагах от бабушки, прислонившись к буфету, еще весь разгоряченный от драки, и слушал, опустив голову на грудь. Прядь каштановых волос падала ему на лоб, и голубые глаза смотрели неподвижно.

— Да, от игры переходят к воровству, — повторила бабушка, не переставая плакать. — Подумай об этом, Ферруччо, вспомни о позоре нашей деревни — о Вито Модзони, который ушел в город и стал бродягой. В двадцать четыре года он уже два раза сидел в тюрьме, его бедная мать умерла от горя, а отец в отчаянье бежал в Швейцарию. Вспомни об этом несчастном, Ферруччо! Я знала его еще мальчиком, и он начинал совершенно так же, как ты. Подумай, что ты можешь довести своего отца и мать до такого же ужасного конца!

Ферруччо молчал. По существу он был далеко не плохой мальчик, совсем наоборот: все его выходки вытекали скорее от чрезмерной живости характера и смелости, чем от дурных склонностей. В жилах его текла горячая романьольская кровь. Отец Ферруччо понимал это и смотрел на проделки сына сквозь пальцы, зная, что в глубине души он — хороший мальчик и способен, при случае, действовать решительно и благородно. Поэтому отец не очень держал его в руках и ожидал, что в конце концов Ферруччо сам образумится. В нем было заложено больше хорошего, чем плохого, но он был очень упрям, и даже когда горячо в чем-нибудь раскаивался, не мог заставить себя произнести те слова, которые приводят к прощению: «Да, я виноват, я никогда не буду больше так делать, обещаю тебе это, прости меня». Каждый раз сердце его было полно любви и раскаянья, но гордость не давала ему высказать этого вслух.

— Ах, Ферруччо, — продолжала бабушка, видя, что он молчит, — неужели у тебя не найдется ни одного слова сожаления Ты видишь, в каком я состоянии; скоро, наверное, меня похоронят. Как у тебя хватает жестокости так мучить меня? Ведь я твоя бабушка, мать твоей матери, я так стара, что близок уже мой последний день. А как я любила тебя, Ферруччо! Когда ты был совсем маленьким, я целыми ночами качала тебя колыбельке и отказывала себе в куске хлеба, чтобы только побаловать тебя. Я всегда говорила себе, что ты будешь моим утешением в старости. А теперь ты сводишь меня в могилу Я охотно отдала бы немногие оставшиеся мне дни, только бы снова увидеть тебя хорошим, послушным, каким ты был в те годы, когда я водила тебя гулять в Сантуарио. Помнишь, Ферруччо? Тогда ты наполнял мне карманы камешками и травками, а потом я на руках приносила тебя домой, заснувшего от усталости. Вот когда ты на самом деле любил свою бедную бабушку. А теперь, когда я разбита параличом, твоя любовь нужна мне как воздух для дыхания, потому что у меня ничего больше не осталось в жизни, я бедная старуха, одной ногой уже в могиле… о боже мой!