Лидия Чарская - Лишний рот

— Так это он тебя ночью на поиски послал за бумажником, паренек? — совсем уже иным тоном проговорил мельник.

— Нет, как можно, как можно! Он даже и не знает, что я из дому ушел, что вы, дяденька, — далее руками замахал на него Вася.

— Ну, коли так, пойдем в избу. Может, и привалит тебе счастье, паренек, найдешь бумажник…

— Да что вы, дяденька, неужто ж найдем? — не смея верить своим ушам, обрадовался Вася.

— Коли поищем хорошенько, стало быть, и найдем, — усмехнулся мельник и легонько за плечи подтолкнул мальчика в сени. Его жена, молодая еще женщина, с ребенком на руках вышла из-за ситцевой занавески, разделявшей надвое горницу, и уставилась на Васю изумленными глазами.

— Да как же это ты один пришел не глядя на ночь, такой маленький? — ахала она. — Да не тебя ли, к слову сказать, на прошлой недели посадские поколотили городские.

— Меня, — тихо отвечал Вася.

— Подучил их священников мальчонка, я слыхала? — допытывалась дальше любопытная мельничиха.

— Мало ли что бывает! — уклончиво отвечал Вася.

— Ну, а таперича сам ты пришел, либо отец Паисий прислал?

— Сам.

— Ишь ты, храбер больно! Тут в лесу у нас посадские тоже зачастую бродят. Не ровен час до греха. Молод ты еще…

— Отец Паисий бумажник обронил, найти бесприменно было надо.

— Нашли, нашли бумажник! Сразу догадались, что батюшкин, завтра поутру отнести ладили. Нынче-то поздно… Нашли под вечер на дорожке. Как, значить, подымали Владычицу, так тут же и выпал он у батюшки, — говорила словоохотливая баба.

— Отдали бы, небось утречком бы и занесли, — вторил мельник.

— Ах, не надо ждать до утра… Батюшка беспокоится очень, спать не будет, — так весь и заволновался Вася, — пойдемте сегодня же, ради бога, пойдемте, батюшка так обрадуется, право!

— А и прыткий же ты паренек, — засмеялся мельник. — Ну, что мне делать с тобою, идти так и идти. Подавай одежонку, баба, ишь генерал торопить надумал. Ослушаться их превосходительство никак нельзя.

Насколько тяжелым и трудным показался Васе путь на мельницу, настолько радостной и приятной была обратная дорога домой. Мальчик несся как на крыльях, бодро шагая о бок с мельником, забыв усталость. Вот миновали они опушку, прошли слободское поле и вошли в слободу. По-прежнему все спало кругом. Только в окне горницы отца Паисия светился поздний огонек.

— Не спит бедный, тревожится, — пожалел Вася священника, входя в сени.

— Батюшка, отец Паисий, нашелся бумажник. Мельник Захар нашел, — бодрым веселым голосом проговорил мальчик у дверей горницы. Тот стремительно встал со стула и истово перекрестился на киот, озаренный лампадою.

Вошел Захарыч.

— Уж прости, батюшка, поздний гость, да приемыш твой ждать не дозволил дольше. Сейчас, говорит, неси находку, Захар, к батюшке. Ну как есть командир, генерал, право слово! А денежки извольте пересчитать все же… Денежки счет любят, — подавая бумажник отцу Паисию, закончил Захар.

Была уже поздняя ночь, когда ушел мельник, отказавшийся от всякого вознаграждения за свою находку, а отец Паисий все еще не отпускал от себя Васю, в который уже раз заставляя его рассказывать о том, как надоумился он пойти искать бумажник на мельницу, как шел по лесу, как шарил с фонарем по дороге.

Запели первые петухи в слободе Марьинской, когда, наконец, отец Паисий, обняв и благословив Васю на сон грядущий, отпустил его спать. Но еще до сна долго ворочался на своей убогой постели священник и думал:

— Истинное сокровище послал мне господь! Кабы хоть малость походил Кирилл мой на Васю, лучшего и желать не надо. Эх, Киря, Киря, много забот и горя принес ты отцу.

Только с восходом солнца, когда проснулась слобода, сомкнул в это утро усталые глаза отец Паисий.

— Синяя говядина! Синяя говядина! Почем за фунт? Глядите, братцы, синяя говядина к нам пожаловала! — весело кричали школьники, окружая Кирю, пришедшего нынче впервые в класс.

— Был барин барином, гимназистом, вашим благородием, а нонче не лучше нас, грешных, стал! — подскакивая к Кире, пищал умышленно тонким голосом какой-то шалун.

— Оставьте его, братцы! — унимали школьников их более благоразумные товарищи.

Киря, впервые пришедший сегодня в школу, чувствовал себя совсем несчастным и пришибленным здесь. Слободские мальчики имели привычку дразнить городских гимназистов, называя их «синею говядиною» за синий цвет мундирчиков, одеваемых теми, кстати сказать, в самых редких случаях жизни. Но Киря не думал, что его, сына священника, всеми любимого отца Паисия, здесь так встретят. Он нечаянно взглянул на Васю, как бы ища в нем защиты.

Тот уже был среди расшалившихся мальчуганов.

Один из них подбежал к Кире, дернул его за фалду куртки и пробасил:

— Господин гимназист, ваше высокородие-сковородие, где свои блестящие пуговицы растерял?

— Первые да будут последними… Из гимназии да в школу прямым путем-дороженькой! — вторил ему в тон другой мальчуган.

— Иванов! Тебе не стыдно? — крикнул на него Вася. — Попроси у меня задачу объяснить — ничего не получишь за такие каверзы.

Голос всеобщего любимца возымел свое действие. Мальчики отхлынули от Кири, оставили его в покое.

Учительница русского языка должна была в нынешний урок делать диктовку. Она вызвала Кирю писать на доске, в то время как остальные мальчики писали у себя в тетрадках. Не прошло и пяти минут с начала работы, как Киря услышал позади себя сдержанные смешки и насмешливые возгласы:

— Вот так гимназист!

— Да он грамоты и не нюхал, братцы!

— Ай да синяя говядина! Видно, был последний из последних учеников.

Анна Ивановна взглянула на доску и тоже ахнула. Диктовка Кири была вся испещрена ошибками.

Теперь уже даже Вася не смог спасти Кирю от насмешек. После урока мальчики гурьбою окружили доску с диктовкою и осыпали Кирю градом насмешек.

Тот стоял красный, злой, надутый… И вдруг сжал кулаки и, прочищая ими дорогу, кинулся из класса.

Забыв в училище пальто и шапку, Киря мчался теперь по слободской улице… Отсюда завернул в поле, из поля — в лес… Он не замечал ни ветра, ни хлопьев мокрого снега, падавшего с самого утра. А опомнился только тогда, когда был уже далеко от слободы и ее обитателей. Тут он бросился ничком на мокрый снег и разразился беспомощными горькими слезами.

Обида, душевная боль, раскаяние в прошлом нерадении — все это сразу потоком затопило его душу. Он понимал отлично, как неглупый от природы мальчик, что винить ему некого, что он во всем виноват один. И слезы его лились неудержимо. Опомнился Киря тогда только, когда холод стал пронизывать его насквозь и все тело его дрожало, как в лихорадке. Он сделал усилие над собою, поднялся с земли и медленно поплелся к дому.