Виктор Сидоров - Я хочу жить

Клаудия сидела на стуле между Ленькиной и Пашкиной койками, слушала ребят и заразительно смеялась. У нее ровные белые зубы, черные большие и веселые глаза.

Мне хотелось послушать Клаудию, хотелось побольше узнать об Испании, о республиканцах и, если это можно и не расстроит Клаудию, об ее отце и маме. Но разве Пашку и в особенности Фимочку сейчас остановишь?

Это сделал Ленька. Он оказался решительней. Сказал твердо и даже чуть грубовато:

— Ладно, ребята, вы — лотом. У вас впереди много месяцев.

Пашка вспыхнул, но промолчал, Фимочка же рассердился, забубнил:

— Кто ты такой? Тоже мне нашелся…

А Ленька уже спрашивал Клаудию:

— Можно, мы будем звать тебя Клавой?

Клаудия засмеялась и оказала, что ее все так и зовут, и это русское имя ей очень нравится.

Мы ее расспрашивали, а она мам отвечала, сначала немножко смущенно, потом разговорилась. Она рассказывала, какой красивый город Киев, как она живет и учится там. Она любит спорт: занимается легкой атлетикой, плаваньем и особенно стрельбой из боевой винтовки. По стрельбе у нее уже первый разряд.

Я удивился: девчонка — и учится стрелять! Зачем ей это нужно? Что она, в армию служить собирается? Я так и спросил Клаудию об этом. Она ответила: да, если понадобится.

— Мы свою родину не отдадим фашистам! Мы будем бороться за ее свободу, как боролись наши отцы и матери. Наша Долорес Ибаррури сказала: лучше умереть стоя, чем жить на коленях!

Как она изменилась сразу, Клаудия! Улыбки как не бывало. Лицо строгое, губы сжаты, черные брови почти сошлись у переносья. А глаза! Мне показалось, что от них даже жаром пышет. Вот это девчонка! Вот это — ненависть!

А она говорила нам об Испании, о том, какая это чудесная страна и как трудно и плохо живут там, в этой теплой и красивой стране, рабочие люди… Они работают с темна до темна и голодают, они строят дворцы и больницы, а живут и умирают от болезней в трущобах…

— Какие вы все счастливые! — воскликнула Клаудия, обведя взглядом нашу светлую, полную солнца и цветов, веранду. Увидела, как нахмурился Ленька, тронула его за руку. — Я говорю вообще… А вы — выздоровеете. Обязательно. Это тоже счастье. Если бы я не видела всего сама — никогда бы не поверила, что есть такая страна не в сказках, а на самом деле. Я хочу, чтобы и в Испании было так, как у вас, в Советском Союзе.

И снова насупилась Клаудия, сказала тихо-тихо:

— Как я ненавижу фашистов! Я поклялась: всю жизнь буду бороться с ними, я отомщу им за маму и за папу… Фашисты — самые страшные, самые злые люди. Вы поглядите: они уже почти всю Европу захватили.

Пашка успокоил:

— Погоди, авось обожгутся…

Фимочка тут как тут, произнес в тон Пашке:

— Мы вот с Папой Шиманом придумаем кое-что!.. Фашистам сразу станет жарко.

Ребята засмеялись, засмеялась и Клаудия и снова стала прежней — веселой и задорной. Она обратилась к Пашке:

— Мне очень понравились твои стихи, которые ты присылал нам в письмах. Почитай новые.

Пашка покраснел от удовольствия и, не ломаясь, как это с ним часто бывает, прочел несколько стихотворений. А после обеда Клаудия, Абелардо и Антонио пели нам испанские песни — и веселые, и грустные. Мы тоже пели — свои. Как умели. Конечно, у девчонок это лучше получалось. Особенно у Лены. Клаудия даже не удержалась — обняла ее.

Клепиков увел глаза под лоб.

— Ах!.. Я на ее месте лучше бы Шимана обнял. За стихи… Правда, Папа?

Пашка прошипел страшно:

— Заткнись, болван!

Клепиков закивал:

— Хоросе, хоросе, господин… — и недоговорил, расхохотался довольный.

Когда прощались, Клаудия попросила писать ей почаще. Она обращалась ко всем, а смотрела на Леньку. Я усмехнулся, представив, как у нее округлятся глаза от удивления, когда она получит Ленькин разноцветный лоскут.

Ребята ушли. У меня в душе было и хорошо, и немножко грустно, будто они взяли и унесли часть моей радости.

Суббота — суматошный день. В субботу у нас баня, стрижка, генеральная уборка. А сегодня как раз и есть суббота.

Санитары берут нас по очереди и отвозят в купалку, няни, перестилают постели, до блеска протирают стекла, приводят в порядок тумбочки, моют полы. Шумно, как на базаре.

Ванька, розовый, возбужденный, достал из тумбочки посылку.

— Гляди-ка, Саньша! Совсем полная! Счас зашивать буду. Няня Марта Петровна обещалась нынче же отослать.

Он взял химический карандаш, густо послюнявил его и старательно вывел домашний адрес. Полюбовался, склонив голову набок, потом тревожно:

— Слышь, Саньша, а вдруг не дойдет, а?

Я его успокоил: посылка дойдет, никуда не денется, пусть только он и обратный адрес напишет, на всякий случай.

Подошла няня Анна Капитоновна, крикливая, очкастая, с волосатой бородавкой на лбу. Мы все ее недолюбливали. Не за то, что некрасивая, — за недобрый характер. Очень вредная тетка. Ее не попросишь лишний раз подать что-нибудь или помочь в чем-то. Сразу закричит, вспылит, словно ее обидели: «Я тебе что — служанка? У меня своих делов по горло! Ишь пораспускались: никакого режиму! Не подам. Привыкай к порядку!»

И пойдет, пойдет… Наорет так, что в другой раз и обратиться к ней побоишься.

Анна Капитоновна поставила в проходе таз с водой и тряпкой, разогнулась и сразу к Ваньке:

— Это что за мешок у тебя? — Прочла адрес, подобрала тонкие губы. — Вот оно что… Посылочку, значит, наготовил?

Ванька доверительно ответил:

— Ага, теть Аня, поднакопил для своих малых… Пускай полакомятся.

Анна Капитоновна осторожно, будто живое существо, положила на тумбочку посылку, а сама быстро засеменила на другой конец веранды. Через минуту вернулась со старшей сестрой, ткнула пальцем в Ваньку.

— Вот, Надежда Ивановна, полюбуйтесь этим снабженцем! Ему государство лечение-питание дает, а он посылочки рассылает. Я здеся десять лет работаю, а такого, извиняюсь, слыхом еще не слыхивала…

Надежда Ивановна поморщилась.

— Не горячитесь, пожалуйста. И шуметь не надо… Это правда, Ваня?

Ванька не ответил. Он схватил мешочек, крепко прижал к груди: только сейчас понял, что над ним и его посылкой нависла беда.

Ребята, даже те, кто лежал далеко от нас, с любопытством завытягивали шеи: что за шум, кого и почему «разделывают» Анна Капитоновна со старшей сестрой? Приехал из купалки Фимочка, распаренный, лоб и нос в капельках пота, щеки — как два румяных яблока. Не успел как следует отереть лицо, а уже скок на локти.

— Что случилось? За что они Кабана?

Мишка Клепиков, захлебываясь, рассказал, в чем дело.

— Да ну?! — искренне удивился Фимочка. — Посылку домой? Жратву копил? Вот так Обжора Берендеевич!

— Но он же ничего плохого… — начал было я. Анна Капитоновна не дала мне говорить. Она продолжала размахивать руками и визгливо кричать: