Виктор Лихачев - Ангелы уходят не прощаясь

— Даниилу Московскому, говорите? Надо запомнить.

— Не верите?

— Еще как верю.

— А почему улыбаетесь?

— Не знаю. Хорошо как-то на душе. Ведь и меня сюда словно кто-то позвал.

— Вы же говорили — матушка Евфалия.

— Елена.

— Да?

— Ну вы же понимаете меня?

Уже поздно, — сказала она после маленькой заминки, — надо идти спать. Мне кажется, этот день никогда не кончится.

— Так он вроде кончился уже. Сегодня у нас… Кстати, а какое у нас сегодня число? Честное слово, потерял счет времени.

— Вы счастливый. А я до 14 марта дни считаю.

— А что будет 14 марта?

— Наташе семнадцать лет.

— Простите, понял.

— Хотела вам сказать, если будете общаться с ней, — маленький совет.

— Приму с благодарностью.

— Она не любит эти манерные: простите, извините, с удовольствием…

— Елена.

— Да?

— А вы не слишком… того?

— В смысле?

— Ну, может, вам еще справочник составить?

— Какой справочник?

— В первой половине — то, что можно говорить Наташе, во второй — что нельзя.

— Что вы хотите этим сказать?

— Да я уже сказал.

— Вы отрицаете, что у нее дар?

— Нет. А вы знаете, что однажды в рязанской глухомани я встретил Николая Угодника?

— Вы?

— Я.

— Шутите?

— Нисколько. Вот я вам поверил, а почему бы вам не поверить мне?

— Вот так взяли — и встретили?

— Дорогая моя…

— Я вам не дорогая…

— Поживем, увидим.

— Что?!

— А я вот вашему рассказу верю. Я вообще, прожив месяц с лишним в Энске, уже ничему не удивляюсь.

Покровский замолчал. А потом вдруг неожиданно тихо произнес:

— Не мешайте ей.

— Мешать ей? Я? Чем? Вы знаете, у меня нет слов.

— Вот и хорошо. Комплексы свои, вину свою — не грузите на нее. Дар, дарить, подарок — от одного корня. Это теперь ее, навсегда. Ей это дали.

— Слушайте, что вы хотите этим сказать?

— Всего лишь одно: оставайтесь матерью. Какой бы необыкновенной Наташа не была, но она…

— Ребенок, хотите сказать?

— Нет, ребенок так с нами сегодня не разговаривал бы. Юная девушка, которую поцеловал Бог. Ладно, пора идти, — произнес Покровский почти без паузы. — Пока.

— До свидания, — сухо ответила Елена.

Они пошли в разные стороны и вдруг, каждый перед своей дверью, остановились.

— Вы что-то спросили? — задала вопрос Елена.

— Я. Нет. То есть, да. Я немного резок был. Хотел сказать одно, а получилось… Простите…

— Прощу. С удовольствием. — Она улыбнулась. Нет, он этого не увидел в темноте, но почувствовал. И что-то внутри Покровского дрогнуло. Будто по ледяному панцирю, в который давно было заковано его сердце, кто-то постучал. Ответа не последовало, но на панцире образовалась маленькая сеть трещин. — Тем более, что вы правы. Во многом. Но ведь меня можно понять…

— Конечно. Наташа для меня — все… Ладно. Будем прощаться.

— Мне тоже нравится это слово. Ладно. До завтра.

— До сегодня.

— Ах, забыл. Кстати, когда вы говорили мне, что поздно и пора идти спать, мне кажется…

— Продолжайте.

— Вы хотели спросить меня, как я устроился.

— Точно, хотела. Только не смотрите на меня так победоносно, я уже поняла, что вы — не рядовой человек. Вы же Николая Угодника видели.

— Злыдня.

— Кто, простите?

— Ладно, проехали. Так вы хотели меня спросить?

— Зануда. Хотела. И как вы, Арсений Васильевич, устроились?

— Отлично. И давайте без Васильевич.

— Как же мы теперь без вас? Шучу, шучу.

— Господи, я так долго подвожу вас к одной теме. Ладно…

— Ладно…

— Одним словом, попытался уснуть. Не получилось. Рядом книжный шкаф. Наугад протянул руку. И — знаете, какую книгу достал?

— «Приключения Буратино».

— Ха-ха. «Мастер и Маргарита».

— Ой!

— Что такое?

— Это моя книга, Арсений Васильевич. Арсений. Не выдавайте меня. Пожалуйста.

— Кому?

— Наташе. Однажды она увидела эту книгу, я взяла ее в Энск, поскольку это любимая книга моей юности, хотела всегда, чтобы дочь ее прочитала. Дня два читала, а потом сказала мне: «От нее надо избавиться. Это дьявольская книга». И больше ничего. Представляете мое состояние? Ну вот я и отнесла к Смирновым Булгакова. У Галины он уже есть.

Этой ночью он так и не уснул. Постаравшись ступать как можно тише, поднялся по лестнице, вошел в свою комнату. Когда разделся и лег, попытался уснуть, но не смог. Поднявшись, включил свет. Взял книгу, ту самую книгу, и открыл наугад. Это был двести семьдесят четвертая страница. Арсений стал читать с самого начала страницы:

«— Так и надо! — как эхо, повторила свита Воланда.

— Мы вас испытывали, — продолжал Воланд, — никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут! Садитесь гордая женщина! — Воланд сорвал тяжелый халат с Маргариты, и опять она оказалась сидящей рядом с ним на постели…»

Какая-то сила подняла Покровского с постели. В дорожной сумке, которую он всегда носил с собой, у него лежала Библия. Небольшая, в зеленом переплете книга, с которой он не расставался все эти последние месяцы. Небольшая, ибо напечатана она была на тоненькой папиросной бумаге. Взяв книгу, стал искать нужное место. Нашел очень быстро. Затем отложил книгу, оделся и подошел к иконе Спасителя, которая стояла на тумбочке, рядом с иконами Божьей Матери и Николая Угодника. Взял Библию, перекрестился, и стал читать: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят».

Еще раз перекрестился, и вновь взял булгаковский роман: «Мы вас испытывали… никогда и ничего не просите!»

И Покровскому все стало ясно. Окончательно и бесповоротно. Но уснул Арсений под самое утро. И когда Михаил, постучавшись и не дождавшись ответа, вошел в комнату, он увидел спящего в одежде писателя. На тумбочке лежала маленькая книга в зеленом переплете, а на полу — роман Булгакова.

— А ты что, всегда одетым спишь?

Арсений открыл глаза. Перед ним стоял улыбающийся Тихон собственной персоной. Интересно, у этого мальчугана когда-нибудь бывает плохое настроение?

— Привет, Тишань. Сколько сейчас времени?

— Много. Все у Лены и Наташи собрались. Тебя ждут обедать. Покровский тут же вскочил с кровати.

— Обедать?! А почему меня не разбудили?

— Мама сказала: жалко будить. Лена тоже недавно встала.

Только сейчас Арсений обратил внимание на то, что малыш держит в руках лист бумаги.

— Что это у тебя?

— Нарисовал.

— Покажи, пожалуйста. Ух ты, какой огромный зверь.

— Это не зверь, дядя Арсений.

— А кто?

— Пограничная собака.

— Понял. А рядом, стало быть, пограничник?

— Да.

— Неплохо, Тихон, но я поклонник реалистической живописи.