Лидия Чарская - На всю жизнь

— Нет, нет, господин полковник, вы на нас упадете, мягко будет, — высовывается из-под воротника своей офицерской шинели Тима.

— А Дину-то не пустили! Вот жалость! — волнуется Маша Ягуби.

— Мы ей завтра сочувственный адрес пошлем, — отзывается Вольдемар, а вслед затем взвывает диким кучерским выкриком:

— Эй, родимые, вывози!

Лошади, испугавшись, сразу берут с места чуть ли не галопом, и тяжелые мокшаны наклоняются вбок.

— Эге, да у вас, юноша, кучерские способности не то чтобы очень, — смеется «Солнышко», в то время как его сильная рука подхватывает меня.

— Это сначала только. Уверяю вас, что больше трех раз мы не вывалимся, — утешает его Медведев.

— Га-га-га! — гогочет ямщик, которому пришелся по сердцу веселый барин, успевший его уже угостить папироской.

— Ай! Ай! Мы не согласны! — пищат барышни, в то время как баронесса Татя спокойно улыбается.

— Володька! Гадкий! Не смей! — горячится Соня.

— Да не бойтесь же…

Мокшаны накреняются на другой бок под новый визг и хохот.

— Ну, юноша, еще такой опыт, и вы будете уволены с козел, — поднимает голос «Солнышко». — Я у вас за старшого, в некотором роде начальство, и извольте слушаться. Да-с.

— Только для вас, господин полковник.

И Вольдемар уже серьезно занимается лошадьми.

Звенят колокольчики под дугою. Крепчает декабрьский мороз. Но мне тепло: с одной стороны теплая шуба «Солнышка», с другой — такая же теплая «лесного царька». Черные глаза глядят из-под наклеенных бровей. Тайнами леса и жутью одинокой человеческой души полон этот взгляд.

Мокшаны останавливаются перед домом князя Б. Самого князя уже предупредили, что к ним приедут сегодня ряженые. Нас встречают денщики и лакеи, выбежавшие на подъезд.

Впопыхах надеваем маски и входим в залу.

Нас ждали. В столовой стол, уставленный яствами; в зале — хор трубачей и песенников. Позднее, дав нам наслушаться пения и музыки, княгиня садится за рояль, и мы танцуем. Князь же, высокий, красивый старик, подходит к каждому из нас, стараясь узнать, кто мы.

Смех, шутки, догадки.

Узнали только «Солнышко» и баронессу Татю.

Вольдемар же уверяет князя, что он переодетая барышня, и тот верит ему, к общему восторгу.

К нам присоединяется племянник князя, молоденький гусар, одетый монахом, и мы уезжаем.

От князя Б. мы поехали к Рагодским. Маша Ягуби, как истая цыганка, гадает всем по ладони. Оказывается, Марья Александровна должна, согласно линиям руки, прожить сто лет, быть прабабушкой и при этом не потерять ни одного зуба; а ее дочь Наташа — выйти замуж за владетельного принца.

Нашумев, мы исчезаем под общий хохот.

Последний визит наш — к купцу-миллионеру И. Но «самого» нынче нет дома, а «сама» ряженых и покойников боится больше всего на свете. Мы слышим еще в прихожей, как она кричит на весь дом:

— Акулина! Домна! Перепетуя! Убери польты с вешалок сичас! Кто их знает, ряженых-то, из каких они будут! Вон намедни, бают в газетах, такие же ряженые в Питере дочиста у купца Митрофанова весь дом обобрали. Польты-то да одежу, какая получше, убери. Да молодцам вели для всякого случая наготове стать у ворот, да…

— Вот так приемец! — не удержался кто-то из нас, и все остальные бросились к мокшанам.

Один «Солнышко» остался успокаивать старуху и в конце концов сбросил маску и откланялся ей.

— Ох, батюшки мои! Что ж это ты раньше-то мне, ваше высокородие, не отлекимендовался? Да я таких гостей дорогих и посадить-то не знаю где… Акуля! Домна! Перепетуя! Тащи все, что дома есть… Чаю, кофею, щеколад, пастилы, орехов, винца. Ахти, срамота какая! — кричала она снова, раскрасневшись от волнения.

— Нет уж, покорно вас благодарю за всю честную компанию, матушка; нам домой пора.

— Вот так обласкали! — надрывался Вольдемар на козлах. — За грабителей приняли!

— Тсс! Я прошу слова. — И мой отец поднял руку над головой, призывая всех нас к порядку и вниманию.

— Что? Что такое, Алексей Александрович?

— А то, что, вместо столь неудачного визита, я бы посоветовал вам заехать к Раздольцевым, навестить бедную m-lle Дину, которая, вероятно, тоскует дома, лишенная приятной прогулки.

Милый «Солнышко». Он всегда думал доставить радость другим.

Мне захотелось обвить руками шею дорогого моего отца и шепнуть ему на ухо тихо, чтобы не расслышал никто: «Папа, золото мое! Как я люблю тебя за твою доброту и чуткость! Ведь мы все позабыли в своем собственном эгоистичном веселье о бедной Дине. Ты один захотел и сумел утешить бедного подростка, милый, ласковый, хороший, „Солнышко“ мое».

Но я стеснялась и только крепко сжала руку отца, понявшего и без слов это мое пожатие.

У Раздольцевых мы провели остаток вечера. Пели цыганские песни хором, плясали, играли.

Нечего и говорить, что Дина была в восторге и прыгала, как маленький ребенок, забыв свои почти «взрослые» пятнадцать лет.

Святочная неделя уже на исходе. Вчера мы встречали Новый год в обществе наших многочисленных знакомых. Сегодня «Солнышко» и мама-Нэлли отправились на вечер к князю Б. Звали и меня с собою, но я отказалась.

Я не люблю балов, с громом оркестра и чопорным обществом «большого света». Среди бальной залы я чувствую себя такой маленькой и ничтожной. Да и вообще, вся эта светская сутолока не по мне. Она отвлекает меня от моего любимого дела, которое совершается тихо-тихо под сенью моей скромной комнатки, неведомое никому.

Я пишу институтские воспоминания. Передо мною чередой проходят знакомые лица: бледная черкешенка, похожая на черную розу, порывистая, экзальтированная княжна Ю. с Кавказа, сгоревшая в три месяца от злейшей чахотки, кроткая Лиза М. и другие — ряд женских силуэтов, которые я заношу на страницы моего дневника. Кто знает, быть может, когда-нибудь они и пригодятся мне для более серьезной работы. Потом пишу стихи. Вероятно, никогда не увидят света эти ничтожные обрывки моей души, но отказаться мечтать над ними нет мужества восторженной девочки.

Сегодня никто не мешал за весь вечер. Гостей не было, и я погружаюсь в мои грезы. Ах, если бы можно было уйти далеко, в какие-нибудь заповедные леса, в глухе зеленые трущобы и, слушая природу, творить образы и песни…

— Недурное желание! — слышу я смех Вари.

— Как, неужели я мечтала вслух?!

— Конечно. И знаешь ли, удивительные проекты! Но что бы ты стала делать зимою, когда вода замерзает, а под снегом умирают лесные плоды?

— Действительно, — соглашаюсь я. — Пойдем лучше гадать на перекресток, Варя.

Ее брови хмурятся, она поджимает губы и цедит едва-едва:

— Греховное это занятие, противное Богу.

— Ах, Варя, ты совсем монахиней стала.

— А ты не смейся, — сурово говорит она, — каждому свое. Ты мечтаешь сделаться писательницей, а я, глупая, неученая, бездарная, пожалуй, буду монашкой.