Лидия Чарская - Мой принц

— Подписку! А разве она деньги возьмет? — шепчет «молодая», пользуясь случаем, когда болгарка скрылась за дверью.

— А сапоги чужие ведь она носит и ест чужие обеды без спросу, — замечает Береговой.

— И картошки тоже, — добавляет Крымов лукаво. Вася Рудольф мгновенно краснеет.

— Нет, подписку сделать необходимо. Собрать денег и, чтобы она не знала от кого, послать ей, — говорит он тоном, не допускающим возражения.

— Ладно. У меня два рубля на восемь дней. Все равно не дожить до отцовской присылки. Жертвую один, — машет рукою Боб.

— За мной рупь — целковый считайте, — вставляет Федя.

— Собственно говоря… собственно говоря, я не прочь… но… — и, после усиленного копошения на дне своего кармана, Костя вытаскивает какую-то мелочь и, отсчитав на ладони, передает ее Рудольфу.

Мы все даем, сколько можем. Рудольф лезет в кошелек. Чувствуем все, что он даст много, гораздо больше, чем все мы.

«Молодые» сговариваются между собою и исчезают куда-то, а через минуту Маруся приносит белый конвертик и вручает Васе.

— От нас, — говорит она просто и улыбается.

Выходим на улицу по обыкновению гурьбою. Впереди, далеко перед нами, при свете фонарей, маячит высокая фигура в белом Ольгином платье и драповой кофточке.

— Вася, — говорю я, обращаясь к Рудольфу, — если она когда-нибудь узнает, что ты участвовал в складчине, да еще, кроме того, явился главным зачинщиком этого дела, ее самолюбие будет страдать. Тебе необходимо помириться с нею.

— Необходимо, — подтверждают все.

— Да?

Глаза у Рудольфа растерянные и смущенные. Он никак не ожидал подобного оборота дела. Корректный и благовоспитанный немчик до сих пор не может простить Султане ее скандала с ромовым пирожным.

— Иди, иди, брат, и мирись, как знаешь, — подталкивает его Володя Кареев.

— В самом деле, Вася Рудольф, что тебе стоит, а это будет красиво и благородно, — вступается Лили Тоберг.

— Конечно, — вторит ей Шепталова.

— Правда? А ты, Саня, что скажешь? — обращается он к Орловой, авторитет которой признает весь наш курс.

Она серьезно смотрит на него.

— Конечно, догони ее и протяни ей руку.

— Аминь! Да будет так! — басит Боб и вдруг с патетическим ужасом прибавляет:

— Лорды и джентльмены, а что если она вцепится в него?

Мы хохочем. Вася мчится галопом по тротуару и кричит во все горло:

— Султана! Подожди! Мне надо тебе что-то сказать!

Болгарка неожиданно останавливается посреди тротуара.

— Ну, кончено теперь. Погиб во цвете лет наш Василий, — острит Федя.

— Нда-а. Покажет она ему картошку, — соглашается Боб.

Но все опасения напрасны. Они возвращаются к нам, мирно разговаривая, как ни в чем не бывало. И все вместе мы продолжаем путь.

Каждую субботу «Ноев ковчег» останавливается на Кузнечном перед воротами дома, где я живу, и увозит меня в Пороховой театр. Приходится играть разные роли, начиная с четырнадцатилетних девочек и кончая семидесятилетними старухами, от драматических до самых комических. Вспоминаются слова «маэстро» о том, что артист должен уметь играть все.

Иные роли выходят у меня удачно, другие нет, но Дашковская и публика довольны мною, и я уже не порчу дела моим товарищам-артистам. И заработок мой увеличился немного. Теперь переводы отошли на второй план, и я отдаюсь любимому искусству — с постоянной мыслью о маленьком принце. Маленький принц!

Он подрос и окреп за эти два года. Прекрасно управляет своими ножками и умеет презабавно лепетать. «Сиятельная» нянька обращается с ним великолепно, зато мне самой делает жизнь невыносимой в полном смысле этого слова. Она не в меру требовательна ко мне, не считается с моими скудными средствами и желает во что бы то ни стало забрать меня в свои руки. Особенно же невзлюбила она Анюту и каждую секунду бегает жаловаться на нее.

— Я жила у ее сиятельства, княгини М., у графини К., и у баронессы Н., и у генеральши Р., и у адмиральши С. и должна терпеть дерзости от какой-то девчонки! — шипит она мне в ухо, пока я заканчиваю страницу перевода или штудирую роль.

— Ах, оставьте, няня. Ведь она нечаянно, — успокаиваю я, — ну, право же, нечаянно. Анюта! — усталым голосом зову я, — чем вы опять обидели няню?

Анюта смотрит на меня с минуту таким взглядом, точно она бенгальский тигр из Британской Индии, потом молча грозит в ту сторону, где предполагается сейчас местонахождение «сиятельной» няньки, а затем, выпустив из рук кастрюлю, заливается плачем.

— Царь Небесный! Мать Святая Богородица, Владычица, Заступница наша! Вот уж зелье-то к нам в дом попало! Жизнь мою изглодала она, баронесса эта. Кажинный день вспоминаешь Сашу. Ангел Господень была. Родная ты наша! Веселится, чай, теперь твоя светлая душенька на небесах!..

И она плачет горько, неутешно.

Саша! Светлая, милая Саша. Все уголки моей скромной квартирки еще полны твоим присутствием. О, если бы мертвые могли воскресать и возвращаться в прежнюю жизнь!

И приступ тоски заливает мое сердце.

Сажусь к окну и смотрю на улицу, на маленький палисадник, запушенный снегом и инеем, и перед глазами рисуется легкий, воздушный облик… Я вижу синие глаза Саши, ее румяное лицо, ее веснушки.

— Зачем ты ушла от нас? — твержу я чуть слышно. — Зачем? Зачем?

Чье-то легкое прикосновение к моей ладони заставляет очнуться.

Передо мной кудрявая светлая головка, пытливые серые глазенки и пухлый ротик, уже сложенный в плаксивую гримаску. Словом, он — маленький принц.

— Мамочка плачет? Не плачь, мамочка, а то Юрик заплачет тоже… — говорит он и бесцеремонно карабкается ко мне на колени.

О-о! Радость моя! Подхватываю его на руки, так что ножки его дрыгают в воздухе. Он с упоением визжит на всю квартиру. Потом тесно-тесно прижимаю его к себе так, что он морщит свой крошечный носик.

— Хочешь играть с мамой? — спрашиваю я.

Его глазенки сияют восторгом.

— Играть! Играть с мамочкой!

— В корабль?

— В корабль! — и первый бежит к широкой турецкой тахте.

Эта игра — наша любимая. И фантазия моя в ней неистощима. Все окружащее сразу перестает существовать для меня — «сиятельная» нянька, плачущая Анюта, маленькая квартирка, злободневные заботы, труд, ученье, Пороховые — все, кроме нас.

Брундегильда и маленький принц, сын рыцаря Трумвиля, плывут на большом корабле среди безбрежного океана, плывут в счастливую страну. В счастливой стране — земля из шоколада, и мармеладные деревья, и конфетные домики. А речки и озера из сиропа. Брундегильда говорит об этом сыну. И маленький принц с широко раскрытыми глазами ловит каждое слово… А корабль плывет. Ревут морские волны, и счастливая страна уже близко…

Кто бы мог думать, что этот день, начавшийся так прекрасно, так тяжело и грустно закончится для бедных второкурсников. Утром были лекции, как всегда. До экзаменов осталось каких-нибудь два месяца, и то неполных.