Сусанна Георгиевская - Дважды два — четыре

Горы как будто прошили небо и землю неровной каменной ниткой — верхнее небо и нижнее небо. Землю и небо.

— Это добро для себя — приносить другому хорошую весть, — говорит Натэла.

— Еще бы нет! — соглашается Костя.

— Вестнику счастья — счастье, — мечтательно говорит Жужуна. — Вылечить человека — счастье. Ответить кому-нибудь на любовь — счастье. Похвалить человека — счастье.

Счастье?.. Добрая весть?.. А он, Костя, был ли он хоть когда-нибудь добрым вестником?

Конечно! Один раз он сообщил Екатерине Федоровне, что в гастрономе напротив дают сгущенное молоко. Она сильно обрадовалась. И побежала так, что пятки засверкали. Но все-таки это безусловно не то…

В другой раз он сообщил Юлику (Юлик болел), что математичка вывела ему за четверть пятерку. Юлику было более или менее наплевать, но его мама от радости прямо с ума сошла… И все-таки это опять не то. Нынче он впервые несет настоящую весть. Солидную. Можно даже сказать — великую.

«Дедушка, — репетирует про себя Костя, — не волнуйтесь. У вас, между прочим… А вы все-таки не волнуйтесь, пожалуйста. Ничего такого… У вас праправнук!.. Ой, прямо язык сломаешь!.. Нет. Не праправнучка. Праправнук… Но все-таки, пожалуйста, не волнуйтесь. Ведь это же все равно — мальчишка или девчонка. Ничего особенного… В общем, праправнук». Речи он произносить не будет. Пусть произносят девчонки.

…Высоко забрался дедушка Гасвиани!

Вот его пастбище. У обрыва — овечка. Рядом — козел. Задумчиво трясет бороденкой. Ветер подхватывает его бороду… А трава повытоптана. Это кони. Вот они, на краю луга.

Дедушка Гасвиани лежит в траве. Он спит. Рядом — Тэтнульд. Тэтнульд воет. Тихо, надрывно. Может, скучно ему?

Жужуна бежит вперед, и Натэла бежит вперед. Захлебываясь, хохоча, они говорят:

— А мы принесли — догадайтесь что? Вина и маслины… Мы принесли варенье… И весть.

Но дедушка крепко спит.

Тихо-тихо на пастбище. Воет ветер, воет Тэтнульд…

И вдруг — крик…

Что это?.. Нет, не Натэла, нет… Не может Натэла кричать так страшно! Это не голос Натэлы, не ее руки, не ее плач…

Став на колени рядом с дедушкой Гасвиани, она царапала ногтями лицо, рвала на себе волосы, раскачивалась, причитала, как плакальщица. Косте не разобрать слов. Но он слышит протяжную жалобу, захлебывающееся бормотание.

— Не смей! — тихим шепотом говорит Жужуна.

Побелев, сдвинув брови, со злым и решительным выражением она перехватывает руки Натэлы. Смочив в воде носовой платок, обтирает исцарапанные щеки подруги…

— Костя… Подай воды… Пей, Натэла. Нет, будешь! Ты будешь пить!

Смочила водой затылок Натэлы, ее волосы, лоб… Натэла рвется из рук Жужуны; водяные струйки стекают по ее шее и подбородку.

А дедушка Гасвиани лежит в траве такой безмолвный и величавый. Над ним несутся причитания Натэлы и вой Тэтнульда.

Замолчали. Жужуна крепко прижала Натэлу к себе. Стало тихо. И сделалось слышно, что в горах гудит ветер.

Бывает смерть человека естественная, как смерть опавшего листа. Дедушка Гасвиани спал. Рядом в траве валялась его погасшая трубка. Маленькие верные козы, как символ печали, стоя на самом краю обрыва, глядели в небо задумчиво и удивленно.

А трава рассказывала о том, что часть отары ушла куда-то наверх, став вольной без присмотра человека, вспомнив прошлое, одичав…

…Когда кричали про внука, — этого Костя не понимал… Но что такое труд, он знал хорошо. Сын своего отца, мальчик был воспитан в высоких понятиях о труде, без лишних разговоров на этот счет… (Разве в их доме, доме Шалаевых, такое могло быть принято?)

Мысль о смерти и о верности памяти была для Кости, в первую очередь, мыслью о труде человека.

— Девочки!.. А как же с отарой?.. Жужуна!.. Натэла!.. Наверх!..

И Натэла, плача, пошла за ними наверх по тропинке…

…Маленькое плато, поросшее высокой травой.

До чего здесь тихо!.. Тупо перетирают жвачку бараны. Из высокой, очень зеленой травы выглядывают узкие грустные головы коней — низкорослых, гривастых… А вдруг у них тоже свои заботы, свои печали?..

Какие?..

Вот оно, твое стадо, дедушка Гасвиани! Все тут. Мы его привели.

Натэла садится в траву; огонь костра освещает ее исцарапанное лицо.

Костя идет с Жужуной в селение Калё. Это ему придется сказать селению Калё…

Вестник смерти — печальный вестник.

Бригадирша Лидия прождала школьников весь день. Они обещали прийти из Местии в селение Калё, чтобы помочь бригаде сажать картошку. Надо поторопиться — лето на пороге. В этом году оно запоздало. Но какое до этого дело картошке, знаменитой сванской картошке, «сванетскому яблочку»…

Песня местийских школьников, шагавших по тропам в селение Калё, рассказывала меж строк об их будущих штурмах на каменистых нивах «сванского яблочка».

А припев был полон воинственной жертвенности, задорной веселости.

Детские голоса звучали серьезно. И бодро…

сообщали они, ликуя.

Показалась первая пара.

Вторая… Третья…

Во главе колонны — высокая, плоскогрудая девушка. В брюках. С прямыми волосами до плеч, с неулыбчивым, строгим лицом. До того моложавая, что Косте подумалось: «Это вожатая».

— Элинор Бакрадзе. Наша учительница русского языка, — сказала Жужуна. — А еще она руководит хоровым кружком. Окончила консерваторию. В Тбилиси.

Элинор Бакрадзе!.. Та самая учительница, что написала ему письмо под диктовку покойного дедушки Гасвиани… Она?

Так вот какая она… До чего молодая! И какое серьезное, чуть скуластое лицо. Без кровинки. А брови какие прямые и строгие, как у мальчика…

В имени «Элинор», особенно когда оно прилетело к нему издалека, было что-то мягкое, женское. А она строга и сурова, как молодой воин.

Сделав дело — допев, ребята кинулись здороваться с дедушками, дядьями, бабушками. Послышались говорок, смех. Только молодая учительница рассеянно и молча оглядывалась вокруг. Откинула назад прямые темные волосы… И, грозная, похожая чем-то на фехтовальщика из «Трех мушкетеров», подошла своей легкой мужской походкой к Жужуне и Косте.