Александр Лебеденко - Первая министерская (с иллюстрациями)

— Ты слышал, — спросил Ливанов, — какая стычка была на днях между семиклассниками и восьмиклассниками?

— Слышал и удивляюсь, как это так случилось, что в одном классе все черносотенцы, а в другом все либералы?

— Ничего странного нет. В шестом классе кто коноводил? Карпов. Хулиган, человек некультурный. Метит в юнкерское и настроен так же, как наш Матвеев. Затем сын Кулеша. Кем же ему быть, как не черносотенцем? Яблочко от яблоньки!.. Затем Белькин, сын капитана, военщина. Затем попович Архангельский. Чем не букет? А остальные плетутся за коноводами. А в седьмом классе — там грабарских сынков ни одного, все больше интеллигенции. Затем Вишневский — это ведь голова! Он давно политикой занимается. Его даже из гимназии хотели выгнать. Стихно и Козловский — из крестьян — это друзья-товарищи. Соломон Коган, их три брата; Соломон — младший, а старшие все с головой в политике. Так оно и складывается.

Десятого августа без четверти девять гимназисты парами, класс за классом, двинулись в нижний зал на общую молитву.

Директор опять поздравил всех с началом занятий и сразу повел речь о дисциплине. Заявил, что за лето гимназисты распустились, и в конце уже грозным голосом потребовал, чтобы летние вольности были немедленно забыты. Наступает учебный год, надо заниматься!

— Нарушения дисциплины я не по-тер-плю! — раздельно и внушительно закончил он свое слово.

Гимназисты пропели молитву. Новоиспеченные шестиклассники прислушивались к голосам товарищей. Недавние альты старались брать теноровые ноты, безголосые неуклюже басили, приставив для звучности руку ко рту, и посматривали на соседей вопросительно: дескать, не заметил ли, какую я ноту отхватил?!

Священник, отец Давид Ливанов, в фиолетовой рясе, под которой обрисовывалось короткое круглое тело — две тыквы одинаковых размеров, одна над другой, — размашисто перекрестился и, скрипя высокими сапогами, поднялся на возвышение.

— Ей-богу, речу отхватит папахен, — сказал Ливанов-младший. — Нож острый в сердце!

— О чем будет, Костя? — потянулись к нему соседи.

— Я не сторож брату моему, — отшутился с горечью Ливанов-сын.

— Дети! — начал священник и простер по-бабьи пухлые, короткопалые руки над залом. — Дети мои! — повторил он.

— Сколько же у тебя детей? — спросил кто-то сзади полушепотом.

Смешки редкими всплесками пошли по залу.

— В годину трудную начинаем нашу учебу. Наша возлюбленная родина, наша великая святая Русь колеблется под ударами врагов на полях сражений и, что самое тяжкое, колеблема внутри, на улицах и на стогнах [9] Площади города (церковнослав.). древних градов наших. Верные сыны России, благословляемые церковью Христовой и водимые великим государем нашим, ведут битву с врагами внешними и внутренними. Студенты же и социалисты за деньги, полученные от масонов, англичан и японцев, стараются разрушить силу родины нашей. Враги наши действуют по наущению диавола…

Здесь поп весь вскинулся, затряс головой и сжал руки в жилистые, поросшие волосами кулаки.

Вижу, вижу тень диавола над вами! — Голос его перешел в истерический крик. — Вижу, вижу, наклонилось крыло когтистое! Сатана тщится о душах ваших… Изыди, изыди!..

Он размашисто закрестил обеими руками дальний угол.

— На колени, дети мои! Молитесь со мною! — Он сошел, почти сполз с возвышения и бахнулся на колени, приглашая следовать за ним всех гимназистов.

Кое-кто из малышей в передних рядах послушно стал на колени. Но задние ряды стояли недвижно, угрюмо, опустив глаза в пол.

Хромой Бес, в качестве регента стоявший ближе всех к гимназистам, также упал на колени, просительно смотря на директора.

Но остальные педагоги только переваливались с ноги на ногу.

Было ясно, что никакого единодушия в зале нет.

И от этого всем стало не по себе, тоскливо и противно.

Начиная от директора и кончая приготовишками, никто не знал, что же нужно делать.

Тогда из задних рядов вылетело громкое липкое слово:

— Комедиант… паскуда!

Водовоз бросился спасать положение. Он подбежал к священнику, подхватил его под грузные, рыхлые плечи и стал поднимать, приговаривая:

— Батюшка, отец Давид, что с вами, успокойтесь! Не волнуйтесь. Господи!..

Отец Давид сделал вид, что бьется в истерике. Вставший с колен Хромой Бес и Водовоз увели рыдающего попа из зала.

Директор круто повернулся на каблуках и твердыми шагами пошел по звонким коридорам в свой одинокий кабинет.

Гимназическое море бушевало. Попа ругали, высмеивали, издевались над ним. Кто-то рявкнул:

— Погромщик!

И тогда из другого конца коридора понеслось:

— Мало вас били! Еще не такой погром будет!

— Кто сказал? — вырвался вперед Кравчук, и длинные пряди волос упали на лоб юноши. — Выходи, имей смелость!

— И выйду! — продолжал визгливый голос. — Думаешь, испугался? Думаешь, если битый, так герой?

Сквозь толпу продирался к Кравчуку скуластый, желтолицый семиклассник Карпов.

Но Хромой Бес исполнял уже свои обязанности.

— Господа, господа, не увлекайтесь! Здесь не площадка для бокса! Здесь гимназия, господа! Гимназия!.. Расходитесь по классам!

Многолетние навыки действовали. Голос педеля все еще гипнотизировал, и гимназическое море растекалось девятью струями по высоким белостенным, все еще залитым летним солнцем, классам.

В молитвенном зале, припав к обитому клеенкой столу, плакал слезами детской обиды, тупой боли и гнетущего стыда Костя Ливанов…

Дни занятий выстраивались серыми ровными столбиками, и столбики на отдалении сливались в серую длинную, уходившую за горизонт ленту.

Только события в больших городах, весть о которых приносили газеты, да еще схватки между седьмым и восьмым классами время от времени нарушали обычный ход занятий.

Выше поднималась волна событий во всероссийском масштабе, резче и острее становились стычки двух маленьких лагерей, заключенных в стены двухэтажного здания, увенчанного позолоченным двуглавым орлом.

Гимназическая вольница проявляла стремление к свободе по-своему. Некоторые взяли себе за правило не учить уроков. В начале занятий группа гимназистов поднималась и заявляла, что урок на сегодня не приготовлен «по причинам семейного характера».

Когда преподаватель ставил кому-нибудь двойку или кол за внимание, гимназисты вступали с ним в длительные пререкания, что раньше считалось немыслимым.

Учителя избегали резких столкновений с гимназической массой, почти прекратили обычные издевательства, и, наконец, по гимназии пронесся слух, что будут отменены экзамены.

Чтобы отвлечь гимназистов от политики, начальство, может быть, по собственной инициативе, а может быть, по приказу свыше, приняло неожиданные и не лишенные мудрости меры.