Юрий Вебер - Когда приходит ответ

Так вот оно что! Оказывается, виной всему телефонный звонок. Настойчивый телефонный звонок, последовательно раздававшийся и у директора, и у заместителя, и в партбюро института. Говорили настойчивые, внушительные голоса. Гворили то вкрадчиво, то резко. Институт устраивает защиту диссертации — «сомнительной диссертации». Имеются серьезные против нее возражения — «построена на порочных методологических основаниях». 1 группа специалистов выражает свой протест — «специалистов из Харькова». Группа еще полностью не успела приехать ко дню защиты и требует переноса на другой срок. Институт не имеет права укрывать диссертацию от общественной критики, от мнения специалистов. Если институт не примет этот протест, будет заявлено выше…

Даже из газеты потом звонили: «К нам поступают сигналы в связи с одной диссертацией. Как собирается реагировать институт?»

Директор встретил Мартьянова чуть ли не спиной. Нет, не потому, конечно, что он поспешил сразу же от него отвернуться. Директор стоял боком у окна, тяжело сгорбившись, и смотрел куда-то в пространство, не то вверх, не то вниз, на институтский двор, в пейзаже которого не было ничего привлекательного. Когда Мартьянов сел в кресло, директор не сел, как обычно, в другое кресло против него. Но когда он к нему обернулся, Мартьянов понял, почему он там стоит и почему не хочет, чтобы близко видели сейчас его лицо, — такое оно казалось сейчас по-старчески усталым. Оттуда же, не отходя почти от окна, директор пытался объяснить ему:

— Ничего не поделаешь, Григорий Иванович. Придется потерпеть… — беспомощно взмахнул он руками. — Мы не можем игнорировать, рисковать… — и выразительно показал на телефонный аппарат.

— Достижение века техники! — криво усмехнулся Мартьянов.

Директор опять развел руками:

— Вы же знаете, сейчас у нас отчет института там, в верхах. И всякое осложнение в такой момент… Мы, разумеется, вернемся к диссертации, — поспешил он заверить. — Месяца три-четыре…

— Три-четыре? — переспросил Мартьянов. — Да-а, это срок! Пожалуй, достаточно, чтобы утопить совсем. И чем же вы будете объяснять, почему откладывается?

— Ну, здесь разное бывает… — успокоительно сказал директор, умудренный за свои годы в таких вещах. — Не собрался ученый совет в нужном количестве, нет кворума. Или диссертант может заболеть…

— Нет уж, болеть я не стану! — зло отрезал Мартьянов. — Это не моя дипломатия. И не укладывайте меня раньше времени.

Он рывком поднялся из кресла.

Копылов сказал ему почти то же, что и директор, и так же напирал на отчет «там, в верхах». Но говорил все это так, что Мартьянов должен был почувствовать: «Вас же предупреждали. Пеняйте теперь на себя. Одни только неприятности с вами…» Он должен был почувствовать. А насчет сроков Копылов сказал даже:

— Хорошо бы отложить защиту на полгодика. Чтобы все улеглось как следует… после этих звонков.

— А вы что, действительно их принимаете всерьез? — спросил Мартьянов, поглядев на него в упор. — Разве вам не ясно, что за ними скрывается, за этими звоночками? Уж мы-то с вами достаточно пожили, чтобы знать им цену.

— Мы обязаны прислушаться, — объяснял Копылов. — Сигнал! — поднял он многозначительно палец.

— Это не сигнал, — ответил Мартьянов. — Это ложный сигнал. Вы же знаете, как это у нас называется в телемеханике. Искажение и по фазе и по амплитуде.

Копылов невольно усмехнулся. Но ироническое сравнение все же нисколько его не поколебало.

«А-а, Григорий Иванович!» — встречал обычно секретарь партбюро Мартьянова, когда тому случалось зайти в партбюро по общественному делу, за кого-нибудь похлопотать… Но сегодня секретарь не произнес своего дружественного приветствия. Объявление о защите было снято! Да и такой вид был у Мартьянова, когда он вошел.

Мартьянов шел к секретарю и сам злился, что идет. Никогда не допускал он себя до того, что называется «быть просителем». Он как-то и не умел произносить в нужном тоне эти слова: «Я прошу вас…» Сейчас он чувствовал себя именно в таком положении. Он приходит, так сказать, «по личному». И если бы это не было связано с судьбой его теории! О, тут он готов драться до последнего… даже просить.

Мартьянов вошел быстрым шагом в комнату секретаря и сказал ледяным голосом:

— Я прошу вас…

Ему в тон, официально заговорил и секретарь.

А что может сделать партбюро? Быть судьей над научной теорией? Оградить ее от нападок? Сам автор должен прежде всего оградить, защитить свою тему, свое сочинение. Недаром же называется — «защита диссертации».

Мартьянов другой защиты и не искал.

— Я прошу об одном… — старался он прибавить своему голосу просительный оттенок. — Прошу дать мне возможность нормально защищать диссертацию. И не позднее, чем через месяц. А не топить ее в неопределенно долгих отсрочках: через «три-четыре», через «полгодика»…

— Вы же понимаете, я ничего не могу вам сейчас обещать, — сдержанно ответил секретарь.

Наверное, он тоже был озабочен отчетом института и возможностью вдруг каких-нибудь непредвиденных осложнений. Но не стал опираться на это как на уважительную причину.

— Мне обещаний не нужно, — не удержался Мартьянов. — Мне нужно, чтобы были соблюдены мои права! — Он уже забыл о просительной интонации. — И не заставляйте меня обращаться еще куда-нибудь…

Мартьянов принял воинственную позу.

— Это другое дело, — сухо заметил секретарь.

Мартьянову не было известно, что именно предпринял секретарь после их разговора, с кем говорил, кому звонил. Ему не было также известно, как же решило поступить партбюро. Но через несколько дней его попросил заглянуть к себе Копылов: «Как будет времечко». И сообщил: защита состоится. В середине следующего месяца. Сообщил так, что Мартьянов должен был почувствовать, как ему «пошли навстречу» и какое ему, пожалуй, сделали одолжение. Должен почувствовать.

В газете вновь появилось: «Объявленная ранее защита диссертации переносится на…» В общем, все отодвинулось еще на целый месяц.

Ну, вот и обошлось как будто. Мартьянову можно успокоиться.

Обошлось? Пожалуй, одна только Наташа могла бы сказать, во что это ему обошлось. Она-то видела, когда он, вернувшись домой, закрывал за собой дверь и когда ему не надо было больше держаться перед другими. Звоночки были направлены с расчетом.

А теперь еще целый месяц впереди. Ждать целый месяц. Не будет ли еще каких-нибудь сюрпризов? Мартьянов походил день-два из угла в угол в лаборатории. Проходил вечер-два из угла в угол дома. И вдруг собрался. Нет, поддаваться он не станет!

Взял двухнедельный зимний отпуск. Забрал Наташу, лыжи, очки-консервы, сложил рюкзаки и укатил. На юг, в горы, на сверкающие ослепительно в весеннем солнце снежные склоны.